Но находились и другие прозвища, так как никто не испытывал недостатка воображения. Однажды, после таинственного трехдневного отсутствия Консуэлы, Тонио получил телеграмму без подписи из какой-то отдаленной деревни в Альпах: «Разве ты не слышишь звона колокольчика твоего маленького потерявшегося ягненка?» Их ждали на ужин у авиастроителя, но в результате Антуан появился там один. Он поднимал брови и беспомощно пожимал плечами. Консуэла? Он понятия не имел, где она. И добавил с обезоруживающей улыбкой: «Я потерял свою ведьмочку. Моя чаровница!» Как когда-то позже заметил его друг Анри Жансон, никто не знал, кто из этих двоих околдовал другого.

11 марта 1931 года, спустя несколько дней после возвращения Сент-Экзюпери во Францию и за целый месяц до предстоящего брака, три из всех банков, избранных Буйю-Лафоном для финансирования «Аэропостали», были вынуждены закрыть перед ним свои двери, чтобы предотвратить падение рейтинга своей надежности. Коммюнике, выпущенное по итогам длительного заседания директоров банков, разъясняло, что их принудило к этому чрезвычайному шагу нежелание французского правительства индоссировать «соглашения», которые министерство воздушного транспорта подписало с «Компани женераль аэропосталь» и которые позволили бы этим трем банкам возместить большую часть из тех 70 миллионов франков, вложенных в авиалинию. В действительности мгновенная приостановка работы авиалинии и отказ банков продолжать кредитовать «Аэропосталь» означали объявление банкротства.

Новость сразила пилотов и наземные службы, подобно удару молнии, вызвав тревогу и испуг по всей линии, поскольку фактически никто – от Тулузы до Сантьяго – не предчувствовал грозившей опасности, с которой «Аэропосталь» теперь внезапно столкнулась.

В отличие от Пьера Латекоэра, у которого Марсель Буйю-Лафон выкупил компанию в 1927 году, он всегда участвовал в политической жизни, а количество предприятий, созданных им в Южной Америке, включая банки, порты, дороги и, прежде всего, железные дороги и, в дополнение к ним, авиация, – все это развивалось под прикрытием официальных подрядов, полученных от того или иного правительства. Годы усилий по освоению тропиков убедили его в правоте слов Роберта Уолпола, что «каждый человек имеет свою цену», и способствовали чрезмерной уверенности в чудодейственности веских аргументов. «Если вы хотите преуспеть в этой стране, – наставлял он виконта Шарля Мюрата, возглавлявшего первый полет Латекоэра в Южную Америку еще в 1924 году, потягивая спиртное в одной из гостиниц Рио-де-Жанейро, – вы должны иметь револьвер в одном кармане и газету – в другом». Револьвер – чтобы запугать врагов, а газету – чтобы предвидеть самые последние спекуляции на рынке ценных бумаг и, что не менее важно, знать, какие влиятельные руки придется смазывать завтра.

Ничто не вводит в заблуждение больше, чем успех, а несокрушимая череда побед в Южной Америке окончательно заставили Буйю-Лафона уверовать – если что-то сработало в Бразилии или Уругвае, это должно быть хорошо и для Франции. Чтобы преуспеть в бизнесе, человеку необходимо иметь политическую поддержку, и он считал, будто получил ее в 1928 году, когда его брата Мориса назначили вице-президентом палаты представителей Франции, а также председателем ее Комитета по делам военного ведомства.

Какими бы выгодными его латиноамериканские предприятия ни были, они не могли покрыть огромные затраты на развитие «Аэропостали», чья активность теперь охватывала три континента и один океан. Субсидии французского правительства составляли в среднем по грубым подсчетам 22 франка за каждый пройденный километр, и их не хватало на покрытие расходов по обустройству новых летных полей, закупку и эксплуатацию океанских судов (для Южной Атлантики), не говоря уже о «Лате-28», которые, в конечном счете, должны были прийти им на смену. Еще больше денег требовалось, если авиалиния продолжала бы расширяться, но решительно вставшие на защиту своих интересов банки больше не могли обеспечивать необходимый источник инвестиций. Требовались государственные инвестиции (и это само собой невольно означало некоторый аспект вмешательства в дела компании извне) или долгосрочные ссуды. Решивший остаться хозяином всего, что сам скупил и укрупнил, Марсель Буйю-Лафон отклонил ряд правительственных предложений, имевших целью сократить его собственную долю в «Аэропостали» в пользу Франции. Вместо этого он умудрился получить ссуды в общей сложности на 200 миллионов франков, которые, как подразумевалось (весьма странно, что это вообще могло произойти), выдавались с одобрения министерства воздушного транспорта и пользовались поддержкой государства.

Возраст частенько стимулирует укрепление характера, так же как и артерий, и в свои шестьдесят восемь Марсель Буйю-Лафон превратился в грубоватого седого старика. Всякий раз, когда он заглядывал в «Фуке», чванливый ресторан на Елисейских Полях, посетителями которого значились Бони де Кастелан, Филипп Ротшильд, напыщенный Эттор Бугатти, члены жокейского клуба, реальные и поддельные графини и все те, кто в этом возрасте уменьшающейся элегантности выглядели столь же безупречно в шляпе игрока в крикет, как и в перчатках и с веером. Там были официанты, по первому сигналу метрдотеля выравнивающиеся в линию, с белыми салфетками через руку, словно пони, готовые к встрече императора. Эта сцена олицетворяла надежность, но не из числа тех, что вселяют ощущение скромности, столь же чуждой властной природе Марселя Буйю-Лафона, как и его сына Андре, который, к сожалению для обоих, унаследовал в изобилии тщеславие своего отца, но очень немного от его таланта. Морис Буйю-Лафон стоял во главе Комитета по делам военного ведомства палаты представителей, а министром финансов в правительстве Пьера Лаваля, пришедшего к власти в январе 1931 года, стал Пьер-Этьен Фландин, в прошлом работавший юрисконсультом на одном из латиноамериканских предприятий Буйю-Лафона. С подобной поддержкой, считал Марсель, правда, весьма опрометчиво, как показало время, у него нет никакой необходимости изменить задуманные действия и правительство будет, в конце концов, вынуждено согласиться индоссировать ссуду, которую он так бесстыдно получил.

Это был катастрофический просчет. Франция того времени была все еще бережливой, экономящей на каждом пенни – Франция Раймона Пуанкаре. И хотя отважный Лоррейне только что пал, его вера в финансовую честность и осмотрительность все еще разделялась (хотя не всегда претворялась в жизнь) большинством господствующей буржуазии. Этой точки зрения придерживались в особенности Жак-Луи Дюмениль – министр воздушного транспорта, и его подающий надежды зам Эммануэль Шомье – директор департамента гражданской авиации, справедливо полагавший, и не без оснований, что если министерство собирается гарантировать действия «Аэропостали», то имеет право взглянуть на ее бухгалтерские книги. Что касается Буйю-Лафона, привыкшего к меньшему количеству придирок за границей, то он рассматривал это как невыносимое вторжение в вопросы частной жизни. Последовавшее затем неприятное «перетягивание каната» переросло в кризис, когда два инспектора Шомье, отправленные в Южную Америку для изучения ситуации вокруг «Аэропостали», возвратились в Париж с довольно критическими выводами, показавшими среди прочего, что капитальные инвестиции провинциального банка департамента Эйр-э-Луар использовались Буйю-Лафоном для приобретения земель и акций предприятий в Южной Америке. Когда бесхитростные провинциалы обнаружили выгоду от инвестиций за счет размещения своих сбережений, они надавили на банк, который был вынужден отказать в кредите. Сильно пострадавшие от кризиса 1929 года другие банки не желали брать на себя риск, и семья Буйю-Лафона оказалась с дефицитом наличных денег. Решение приостановить операции в трех из их парижских банков было в действительности отчаянной последней попыткой шантажировать французское правительство на предмет принятия риска. Но правительство не поддалось на шантаж, и джинна выпустили из кувшина.