Он целиком погрузился в писательство. Казанова закончил труд по истории Польши, составленный на основе собственного исследования, проведенного в 1765–1766 годах. «История смуты в Польше» написана на итальянском, а не на французском, как он предпочитал, и явно предназначалась для хождения в Венеции; опубликовали ее в конце концов в Гориции в 1774 году. Он также пишет театральную комедию, «Сила настоящей дружбы», которую поставили в Триесте в июле 1773 года. Он пишет стихи, либретто, кантаты и сотни писем, подбирая слова все более истово, тщательно и с еще большей надеждой на успех, который позволил бы ему вернуться домой.

В сентябре 1774 года пришло письмо с венецианским львом на печати. Почти девятнадцать лет спустя после побега из Пьомби он получил прощение и разрешение вернуться в Венецию.

Хотя Джакомо страстно хотел верить, что это позднее помилование было результатом его литературных усилий и достижений, ему помогли добиться желаемого другие навыки. В течение многих месяцев своего пребывания в Триесте Казанова находился на службе венецианских властей, занимаясь подпольными дипломатическими миссиями. Заключенный в тюрьму и изгнанный венецианской инквизицией за преступления, обвинения в которых ему так никогда и не предъявили, он нашел свой способ вернуть милость инквизиторов. Он был прагматик. «Мне не доставляла неудовольствия работа на тот же трибунал [инквизицию], который лишил меня моей свободы и власти которого я бросил вызов. Мне казалось это триумфом, и я чувствовал гордость быть полезным ему любым образом, каковой не нарушал законы природы или законы человеческие».

Казанова? Что вы хотите узнать? Он пьет, ест, смеется и рассказывает невероятные истории.

Портрет Казановы, принц Белосельский

«История моей жизни» заканчивается в 1774 году, когда Казанове было сорок девять лет. На последней странице, в незаконченном предложении, Казанова повествует о малозначительном романе в Триесте с актрисой. Это выглядит так, как если бы он был прерван на полуслове, возможно даже смертью — как иногда утверждают. Неясно, действительно ли он собирался продолжать писать после возвращения в Венецию в 1774 году, со временем, как он говорил, его жизнь становилась все более горестной, а не развлекательной, чтобы ее пересказывать, и, как драматургу, ему, может быть, нравилась идея о симметрии композиции, заканчивающейся возвращением в город-порт. Реальная жизнь была менее гармоничной.

Вернувшись в Венецию 14 сентября 1774 года, Джакомо встретил теплый прием. Это был, как Казанова писал своему другу, «самый счастливый день в моей жизни». Дандоло был еще жив, Казанова увидел Марколину, Анджелу Тозелло, мадам Манцони, Кристину и ее мужа, чей брак он помог организовать несколько десятилетий назад. Они одолжили ему деньги. Он встретился с Катариной Капретта, с которой бегал нагишом в садах Джудекки, ставшей теперь респектабельной дамой. Его дружба с Андреа Меммо в целом по-прежнему продолжалась, хотя в настоящее время Меммо стал влиятельным патрицием, и у Джакомо создалось впечатление, будто аристократ несколько смущается его; Джустиниана Уинн осталась в далеком прошлом.

Бывший посол, а сейчас — прокурор, Лоренцо Морозини и сенатор Пьетро Дзагури много лет упорно просили за Казанову и недавно были вновь назначены в Совет десяти, так что у Джакомо до сих пор оставались друзья в высших эшелонах власти, но в основном они были из тех венецианцев, кто ориентировался на остальной мир в Европе, которому изгнание Казановы казалось лишь очередным примером византийской отсталости Венеции.

Казанова нашел, что город сильно изменился. Инквизиция по-прежнему властвовала, но среди среднего класса возросло недовольство. Что более важно, здесь имелась живая, политизированная и конкурентная издательская культура, от чего Казанова смог извлечь выгоду и, конечном счете, — пострадать.

Он поселился в небольшом доме, на Калле-де-ла-Балоге около Сан-Марко и сел писать свой будущий шедевр: современный перевод «Илиады». Первый том будет опубликован в 1775 году, следующий — в 1776 году, а третий — в 1778 году, но затем публикации прекратились из-за отсутствия подписчиков. Достойная классическая литература была в Венеции больше не в моде — все 339 подписчиков были из числа его зарубежных приятелей, а не местными жителями, которые могли бы поддержать тот дух, который он хотел предложить городу.

В 1776 году он стал работать, опять тайно, на инквизицию в качестве гражданского осведомителя. Это было совсем другим делом, нежели шпионаж за границей: он следил за устроителями азартных игр, по иронии судьбы делая почти то же самое, что и Мануцци двадцать лет назад. Отчеты Казановы, написанные под именем Антонио Пратолини, существуют и по сей день. Инквизиция платила ему ежемесячную зарплату в пятнадцать дукатов за позорный труд шпионить за своими согражданами, когда те занимались собственными делами. Но это давало ему регулярный доход, плюс небольшую сумму ему до сих пор выделял Дандоло. Джакомо стремился увеличить поступления и потому приобщился к миру венецианских журналистов. В январе 1780 года он начал выпускать ежемесячный литературный обзор («Opuscoli Miscellanei»), содержавший целый ряд статей, которые были написаны им самим. Выпуски продолжались всего лишь несколько месяцев. Затем он вернулся к семейному бизнесу — как импресарио театра, в котором имел некоторый успех в прошлом. Он работал с театром «Сант-Анджело» и дешевой труппой французских актеров вместе с более дорогими звездами. Казанова также основал еженедельный журнал драматической критики, чтобы публиковать в нем мнения о своем театре. Журнал назвали «Вестник» («Le Messager»), но он тоже просуществовал недолго.

По стандартам Казановы, его жизнь текла размеренно и плавно. Летом 1779 года он встретил швею Франческу Бучини и стал жить с ней в гражданском браке вместе с ее матерью и братом в маленьком доме с видом на Барберио делла Толле, который стоит и по сию пору и смотрит на школу Вивальди. Мы мало знаем об их совместной жизни, кроме того, что она писала ему в течение семи лет после того, как он оставил ее, нежные, наполненные сплетнями, заинтересованные письма. Она, должно быть, любила и понимала его и чувствовала, что может предложить ему теплый домашний очаг, которого у него никогда по-настоящему не было и который, как она думала, был ему нужен. Они жили как респектабельная венецианская пара в течение нескольких лет.

Казанова завел несколько новых друзей, среди них — писателя, с которым у них было много общего. Лоренцо да Понте, еврей, обратившийся в христианство, был секретарем сенатора Дзагури, который выступал за возвращение Казановы в Венецию, и теперь они часто встречались друг с другом в сенаторском палаццо и в оживленных театрах города. Да Понте часто спорил с Казановой за чашкой кофе или стаканчиком мальвазии. «Мы могли встретиться иногда у Дзагури и иногда у Меммо, — вспоминал да Понте, — оба они любили то, что было в Казанове хорошего, и прощали плохое в нем и научили меня делать то же самое. И даже сейчас я не знаю, на какой стороне баланс». В некотором смысле, Казанова вышел на «пенсию», как хотел, со старыми и новыми друзьями-единомышленниками обсуждал книги, театр, жизнь и любовь. Но литературная слава, не говоря уже о финансовой стабильности, все еще ускользала от него.