Де Линь оставил печальный портрет своего друга из Дукса, который, при всем при том, по мнению принца, сам был повинен в собственных несчастьях.

Дня не проходило, чтобы у него не случилось ссоры из-за кофе, молока или тарелки макарон, на которых он настаивал. Повар не смог порадовать его полентой, конюх для поездки ко мне отправил с ним негодного кучера, собака лаяла по ночам, гостей было больше, чем ожидал Вальдштейн, когда привел его к себе угостить за небольшим столом. Охотничий рог раздражал его фальшивыми или резкими нотами. Священник беспокоил его, пытаясь обратить его… Граф не пожелал ему доброго дня… Граф одолжил у него книгу, не сообщив ему… Он рассердился, а люди смеялись. Он показал свои стихи на французском, а люди смеялись. Он жестикулировал, пока читал свои итальянские стихи, они смеялись. Он поклонился, когда входил — как Марсель, известный мастер танца, научил его делать шестьдесят лет назад — люди смеялись. Он исполнял на балу в замке свой менуэт, они смеялись. Он надел свой старый костюм с шелковой золотой вышивкой и подвязки с блестящими пряжками и шелковые чулки, и они смеялись. Он называл их «сволочи».

В редких случаях Казанова решался отправиться дальше Теплице. Он проводил время в Праге в 1787 году и в 1791 году, по случаю коронации нового императора Габсбурга, Леопольда II. Это была возможность встретиться со старыми друзьями. Именно здесь, в театре и на посольском приеме, он наткнулся на молодого итальянца из свиты неаполитанского короля. Маркиз де К. был сыном Леонильды, и поэтому, вероятно, внуком Казановы — ему был двадцать один год. Казанова увидел сильное сходство молодого человека с мужем его матери, покойным маркизом, и предпочел игнорировать возможность того, что молодой человек являлся ему и сыном и внуком от кровосмесительной встречи с Леонильдой в 1770 году. Как Казанова отметил, молодой человек был мудр не по годам.

Это было время маниакального писательства Джакомо. Он проводил за столом часы в надежде получить экономическую выгоду и убедить правительства в своей способности управлять лотереей. Он задумал снова написать о Вольтере и о России и отправил десятки писем, но, в основном, не далеким европейским литераторам, а местным друзьям и молодым женщинам, которые стали доминировать в его жизни в последние годы, Сесиль де Роггендорф и Элизе фон дер Рекке.

Многие подробности о жизни Казановы в Теплице и Дуксе известны благодаря беспокойному внуку де Линя, принцу Шарлю Клари, которого обычно называли Лоло. Он написал толстый журнал и много писем о человеке, которого называл «Каз», а также поведал нам об укреплявшейся дружбе Казановы с собственным «злобным» дедом, принцем де Линем и с разведенной Элизой фон дер Рекке, дружившей с обоими постаревшими кутилами. Они были, как писал восемнадцатилетний Лоло, весьма веселыми, когда не говорили о прежних временах и собственных душах, и полны нежных воспоминаний об ушедшей эпохе. «Я когда-нибудь говорил о боли воспоминаний? — писал пожилой де Линь. — Что такое жизнь? Как мало в ней моментов истинного счастья? И как они недолговечны?» Ежегодно в течение нескольких месяцев Казанова и он утешали друг друга, встретившись в красивом и маленьком оживленном курортном городке Теплице с его космополитичными салонами и крохотным замковым театром.

Заметки Казановы из Дукса включают в себя ряд напоминаний для других членов домохозяйства, инструкции по изготовлению мыла для белья, рецепты поленты и печенья по-бурански, жалобы на плохие дрова и Фельдкирхнера. Кроме того, Казанова сочинил к Фельдкирхнеру десятки писем — с бранью, враждебных и презрительных, — но немногие из них, если вообще хоть одно, были отосланы. В одном из них, написанном на оборотной стороне заметок о реформе календаря, Казанова отказывает управляющему в его приглашении на кофе. «Я не хотел бы, — пишет венецианец, — допустить дисбаланс в вашей экономической системе». Это не было счастливой жизнью в доме престарелых.

Джакомо стал не только враждебным, его преследовала депрессия. Когда его мир сузился до комнат замка, оживление в жизнь итальянца внесли Элиза и Сесиль, хотя они служили для Казановы болезненным напоминанием о его собственных стесненных обстоятельствах и об «ослабевшей» способности находить «наслаждение в удовольствиях». Элиза, по-видимому, говорила с ним по поводу его депрессии, потому что он оставил ей печальный небольшой трактат об эвтаназии. Но такой путь был не для него.

Мало что из написанного Казановой было опубликовано, поскольку недоставало требовавшихся для этого подписчиков — круг друзей, умерших либо обиженных им, постоянно сокращался. В 1786 году, однако, была издана философская работа «Мыслитель», после чего в 1787 году последовала публикация «Истории моего побега» — истории, уже хорошо известной в Европе, но лишь время от времени рассказываемой доходчиво и без фактических пробелов. Затем Казанова сосредоточился над «Икосмероном» — научно-фантастическим романом, который будет опубликован в Праге в 1788 году. Роман состоял из пяти томов, и его было трудно читать даже по меркам того времени, но Казанова становился все более многословным и в жизни, и в творчестве. По мере уменьшения числа посетителей Дукса его письма все удлинялись, а проза и математические работы прибавляли в объемах. Тем не менее три брошюры «О расчете удвоения куба, которое занимало математиков от древнего Египта и до Декарта и Ньютона» в 1790 году были опубликованы в Дрездене. Но это не принесло университетского признания, на которое рассчитывал Казанова, и не решило математической проблемы. А Казанова был уверен, что его математический труд, наряду с фантастическим романом, обеспечат ему бессмертие — и заставят слуг из Дукса прекратить насмешки над ним.

Разочарование в связи с отсутствием критического отклика на роман, возможно, частично побудило его к написанию полноценных мемуаров, хотя не следует считать, что таким способом он продолжал искать бессмертие или когда-либо думал об их полном издании. То, что начиналось как продолжение предыдущего автобиографического эссе, «Истории моего побега», и его рассказа о дуэли с графом Браницким, превратилось в полномасштабную и слишком объемную для публикации автобиографию. Казанова пристрастился к писательству в точности так, как некогда питал слабость к приключениям, путешествиям и сексу.

На склоне лет его графомания настораживала не только неграмотную прислугу Дукса, но и друзей. После смерти Джакомо в 1798 году осталось 1703 письма, пятьдесят проектов диалогов, 150 памяток, шестьдесят семь печатных изданий, 390 стихов, а также почти пять сотен страниц не классифицированных текстов; более чем три тысячи рукописных страниц различных незавершенных работ плюс почти четыре тысячи страниц мемуаров, существовавших в различных рукописных версиях. От его энергии захватывало дух. Но его амбиции, как часто бывает в жизни, мешали его таланту. «Икосамерон» и остальные труды провалились, и он в своей гордости и тщеславии остался еще более нелепым. Он, похоже, не стремился найти издателя для мемуаров, хотя никогда не отказывался от надежды обрести литературную славу. Его последняя работа, «К Леонарду Снетлаге», содержащая более личные воспоминания (о Сэмюеле Джонсоне и Фридрихе Великом, например), намекала на еще готовящийся и потому неопубликованный шедевр. Книгу «К Леонарду Снетлаге» издали незадолго до смерти Джакомо.