По всей видимости, до начала рыцарских потех в исполнении подрастающего поколения герканского дворянства оставалось не так уж и много времени. Идя быстрым шагом обратно к телеге, Дарк с завистью наблюдал, как поспешно натягивали на своих господ стальные одежды расторопные слуги, и проклинал Октара с его подручными, которых почему-то до сих пор не было. Возле судейского шатра тоже возникло тревожное движение. Рыцари еще сидели за столом, набивая животы за графский счет и обильно запивая угощение дорогим вином из погребов его сиятельства; но вот герольды засуетились, забегали, явно делая последние приготовления, да и трубачи, выйдя на поле, стали прочищать трубы.

Ждать дольше было нельзя. Тех недотеп, кто по зову трубы не успевал выйти на поле и встать в строй в полном боевом облачении, просто-напросто вычеркивали из списка состязавшихся. Судьи были глухи к мольбам и жалобам, а если со стороны опоздавшего звучали угрозы, то на них отвечали по-рыцарски: кулаком в ухо иль пинком под зад, в зависимости от того, в каком почетный рыцарь был расположении духа и что ему было не лень поднять, руку иль ногу.

Обычно воины начинают облачаться с кирасы, но им помогают несколько слуг. Дарку же не приходилось рассчитывать на милость соседей, кроме ехидных смешков да злорадных ухмылок, он ничего не увидел и не услышал. Будущие соперники и их челядь лишь радовались, что ему не успеть, что на одного бойца в состязании, скорее всего, станет меньше. Решив нарушить привычный порядок ритуала облачения в броню, Аламез сначала надел ботинки, затем наколенники с поножами, и лишь когда его ноги были полностью закованы в сталь, взялся за толстую кожаную куртку (заменявшую полноценный рыцарский гобиссон). Именно после того, как моррон натянул поверх нижней одежды кольчугу, и начались основные трудности. Ремешки кирасы застегивались сзади, и без помощников тут не обойтись, но, поскольку выбора не было, Дарк решил свершить невозможное. Тонкие кожаные жгутики постоянно выскальзывали из пальцев, но в конце концов поддались и с грехом пополам закрепились. Надевать броню на руки было уже легче, хоть и с ней Аламез тоже довольно долго провозился. Сигнал трубы возвестил о построении, уже когда обрадованный своим успехом моррон натягивал на руки стальные перчатки, однако первый же шаг стер улыбку с его омоложенного лица. Аламезу лишь удалось кое-как закрепить на себе тяжелую груду бряцающего и болтавшегося при ходьбе металла. Чтобы стальные части доспеха превратились в единую, крепкую и надежную броню, проклятые ремешки нужно было подтянуть. Даже в этом ему никто не собирался помочь. Отпрыски благородных семей отпускали в адрес еле идущего по полю моррона лишь колкости, а их раболепные слуги ржали не хуже коней. Если бы то, как на нем болтались кираса и иные верхние части доспехов увидели судившие состязания почетные рыцари, то попытка заслужить герб со шпорами завершилась бы еще до того, как звук трубы оповестил бы о начале поединков. Аламеза просто прогнали бы прочь, ведь Геркании не нужны воины, не умеющие даже носить броню; великому королевству не нужны рыцари, настолько бедные, что даже не в состоянии прокормить парочку заморышей-слуг.

Дарк понимал, что стал всеобщим посмешищем и что вот-вот его так и не начавшейся рыцарской карьере будет положен конец; понимал, не знал, что делать, но все равно шел по неровному полю к месту, где толпа закованных в латы бойцов постепенно принимала очертания неровного строя. Моррон уповал на чудо, и оно, как ни странно, свершилось. Внезапно все неудобства исчезли, а двигаться в броне стало так же легко, как прошлым днем во время тренировок. Кираса прекратила ерзать по груди, стальные пластины выровнялись и перестали бренчать одна о другую при ходьбе. Складывалось ощущение, что крепежные ремешки подтянулись, притом без чьего-либо участия, сами собой. Не только моррон, но и те, кто над ним смеялся, заметили произошедшие изменения. Шуточки прекратились, а сродное конскому ржание простолюдинов стихло. Двое, видимо самые набожные из претендентов на герб, даже подняли правые руки, чтобы перекреститься, но их отвлек разнесшийся над полем протяжный и громкий рев труб, возвестивший о начале состязания. Когда оглушающий и будоражащий кровь звук наконец-то прекратил терзать уши присутствующих, Аламез уже занял место в строю.

В напыщенной и чересчур затянутой вступительной речи старшего герольда графа не было ничего интересного. Седобородый слуга его сиятельства назидательным тоном, с пафосными паузами и важным выражением на продолговатой, морщинистой физиономии, поведал отпрыскам благородных герканских семейств о долге, о чести, о достоинстве и, конечно же, о том, как почетно стать участником мелингдормского турнира, проходящего под покровительством такого великого человека, как граф Дюар. Одни юные соискатели рыцарских шпор с трепетом и вниманием слушали изобилующую красивыми оборотами речь опытного оратора, но большинство откровенно зевало, причем гораздо искренней и протяжней, чем на проповеди в церкви. Последних было легко понять, тем более что Дитрих ванг Херцштайн был из их числа. Они пришли сюда за титулом, причем многие приехали из очень далеких мест, и их интересовал результат, а не пустое, бесцельное сотрясение воздуха на тему: «О, славься великое герканское рыцарство! О, славься Его Величество Герканский Король! О, славься и процветай, милостивый повелитель Мелингдорма!»

К счастью, ничто не длится вечно, и любой муке рано или поздно приходит конец. Старший герольд честно отработал языком свой хлеб и уступил место не столь красноречивым ораторам. Едва старик замолк, как благородные судьи прервали трапезу и показались из шатра, причем не удосужившись даже приодеться или хотя бы сменить закапанные жиром рубахи. Но все же кое-что изменилось в их облике – почетные рыцари пристегнули к поясам ножны с мечами и надели на левые руки стальные перчатки.

«Кто перечить их решениям станет, тому зубы перчаткой пересчитают! А кто не уймется и бузить начнет, того просто-напросто прирежут! И управы потом на них не сыскать! – правильно истолковал назначение меча и перчатки Дарк и был весьма поражен, что оказался не единственным, кто придерживался того же мнения. Где-то слева за спиною моррона послышался тихий шепоток догадливого, но неразумного юнца, осмелившегося произнести вслух то, о чем Аламез решился только подумать. – Вот те и рыцарская честь, вот те и благородство с убеждениями! На силе как все испокон веков держалось, так и держится!»

На поле собралось чуть более восьмидесяти претендентов, а если быть точнее, восемьдесят четыре по списку, копия которого имелась в руках у каждого герольда. Всех юношей можно было без труда поделить на четыре равные группы, но, как оказалось, доблестные герканские рыцари были не в ладах с элементарным счетом. Судьи распределили между собой соискателей на глазок и огласили свое решение в весьма грубой форме.

– Значитца, так! – изрек первый почетный рыцарь, вытирая темно-синим судейским шарфом жир с усов и подбородка. – От начала строя до тебя, долговязый! Все вы берете щиты, оружие и бегом марш к красному флажку! Ваши бои я, барон Герхард ванг Теугорлиц, сужу. Надеюсь, они повеселей петушиных будут! Кто за четверть часа не поспеет, может не спешить, а к нянечкам домой отправляться, теплое молочко на крылечке хлебать!