хочу причинить вам боль, Мэри Йеллан, не хочу испортить ту малую толику красоты, которой вы обладаете. Но мне придется это сделать, если вы будете сопротивляться. Ну же, где тот авантюрный дух, который стал частью вашей натуры? Где ваши смелость и отвага?

По тому, как викарий смотрел на часы, она видела, что времени у него в запасе почти не осталось. Он умело скрывал свое нетерпение, но оно чувствовалось в блеске его глаз и в плотно сжатых губах. Была половина девятого, и Джем, скорее всего, уже поговорил с кузнецом из Уорлеггана. Их отделяло от него миль двенадцать, не больше. И Джем был не такой дурак, как Мэри до сегодняшнего дня. Она прикинула, каковы шансы на успех. Если сейчас она отправится с Фрэнсисом Дейви, то станет для него обузой и замедлит его бегство: это неизбежно, и он, должно быть, сознательно идет на такой риск. Погоня будет следовать за ним по пятам; и в конце концов ее присутствие выдаст его. А если Мэри откажется — ну что ж, тогда в лучшем случае у нее в сердце будет нож, ибо этот человек не станет обременять себя раненой спутницей, как бы он ей ни льстил.

Викарий назвал ее отважной авантюристкой. Что ж, он увидит, что смелости ей не занимать, и поймет, что и она способна рискнуть жизнью. Если священник безумен — а Мэри была уверена, что это так, — что ж, тогда его безумие навлечет на него погибель; если же он в здравом уме, она опять станет тем самым камнем преткновения, которым была для него с самого начала, противопоставив свой девичий ум его изощренному коварству. На ее стороне правда и Бог, а он — отверженный в аду, который сам же себе и создал.

И Мэри улыбнулась и посмотрела ему в глаза, приняв решение.

— Я поеду с вами, мистер Дейви, — ответила она, — но я окажусь для вас бельмом на глазу и камнем под ногами. В конце концов вы об этом пожалеете.

— Поедем, как враги или как друзья — мне все равно, — ответил он. — Если вы станете жерновом у меня на шее, то только больше мне будете нравиться. Вы скоро отбросите все наносное, все те жалкие побрякушки цивилизации, которые полюбились вам с детства. Я научу вас жить, Мэри Йеллан, так, как мужчины и женщины не живут уже четыре тысячи лет, если не больше.

— Вы увидите, что нам с вами не по дороге, мистер Дейви.

— Дорога? А кто говорит о дороге? Мы поедем по пустошам и холмам и будем ступать по граниту и вереску, как друиды до нас.

Мэри могла бы рассмеяться ему в лицо, но викарий открыл перед нею дверь, и она насмешливо поклонилась ему, выходя в коридор. Ею овладел дух приключений, она не боялась ни викария, ни ночи. Все это не имело значения, потому что человек, которого она любила, был свободен и не запятнан кровью. Мэри могла любить его, не стыдясь, и кричать об этом хоть на весь свет; она знала, что он для нее сделал, и знала, что он придет за ней. Мэри представила себе, как услышит, что Джем скачет по дороге вдогонку за ними, и различит его окрик и победный клич.

Фрэнсис Дейви привел Мэри в конюшню, где стояли оседланные лошади. К этому она не была готова.

— Разве вы не собираетесь взять двуколку?

— А разве вы и так не достаточно большая обуза, без всякого багажа? — ответил викарий. — Нет, Мэри, мы должны путешествовать легко и свободно. Вы можете ездить верхом; всякая женщина, родившаяся на ферме, умеет это делать. А я буду держать повод. Увы, скорости не обещаю, ибо коб сегодня хорошо потрудился и теперь мало на что способен; ну а серый, как вам известно, хромает и не покроет большого расстояния. Ах, Беспокойный, ты и не знаешь, но уезжать нам приходится отчасти и по твоей вине. Ты выдал своего хозяина, потеряв гвоздь в вереске. В наказание тебе придется нести на своей спине женщину.

Ночь стояла темная, воздух был сырым, а ветер — пронизывающим. Небо сплошь затянуло низкими облаками, закрывшими луну. Лошадей в темноте никто не увидит. Казалось, все складывается против Мэри, и сама ночь благоволит викарию из Олтернана. Мэри взобралась в седло, раздумывая, удастся ли ей криком и отчаянным призывом на помощь разбудить спящую деревню, но, как только в ее мозгу мелькнула эта мысль, она почувствовала, что его рука вдевает ее ногу в стремя. Взглянув на своего спутника, она заметила блеск стали под его накидкой; он поднял голову и улыбнулся.

— Что за глупости приходят вам в голову, Мэри, — сказал он. — В Олтернане рано ложатся спать, и к тому времени, как мои соседи поднялись бы с постели и протерли глаза, я был бы уже далеко на пустоши, а вы — вы лежали бы ничком в высокой сырой траве, утратив юность и красоту. Ну же, если у вас замерзли руки и ноги, езда согреет их, и Беспокойный хорошо понесет вас.

Мэри ничего не сказала, но взяла поводья. Теперь она зашла слишком далеко в своей рискованной игре и должна довести ее до конца.

Викарий сел на коба, к которому серый был привязан за повод, и они отправились в свое фантастическое путешествие, как два пилигрима.

Когда они миновали безмолвную церковь, темную и одинокую, викарий сорвал свою черную широкополую шляпу и обнажил голову.

— Жаль, что вы не слышали моих проповедей, — мягко сказал он. — Прихожане сидели на скамьях, словно овцы, в точности как я их нарисовал, с разинутыми ртами и спящими душами. Церковь всего лишь крыша у них над головой и четыре каменные стены, и только потому, что когда-то ее благословили человеческие руки, эти глупцы считают ее святым местом. Они не знают, что под ее фундаментом лежат кости их языческих предков, что на старых гранитных алтарях совершались жертвоприношения задолго до того, как Христос умер на кресте. Я стоял в церкви в полночь, Мэри, и слушал тишину. Бывает, в воздухе раздается шелест и чей-то беспокойный шепот, они зарождаются глубоко под землей и ничего не знают о церкви и об Олтернане.

Его слова нашли отклик в душе Мэри и перенесли ее в темный коридор трактира «Ямайка». Она вспомнила, как стояла там рядом с лежащим на полу мертвым дядей, а стены словно источали какой-то древний ужас. Его смерть — ничто, это всего лишь повторение того, что было