Кривошеин не сводил глаз со своего отражения в зеркале. Лицо его было бледным и сосредоточенным.

Вскоре мышцы сделались золотисто-желтыми, их можно было отличить от жидкости только по преломлению света.

– И тут… – Кравец крепко потер виски ладонями, затянулся сигаретой, – и тут начались автоколебания. Ну, как тогда, в самом начале, с кроликами: все в Вальке начало менять синхронно размеры, оттенки… Я подскочил к баку: «Валька, что ты делаешь?!» – Он смотрел на меня, но ничего не ответил. «Автоколебания! Выключайся!» Он попытался что-то ответить, раскрыл губы и вдруг окунулся в жидкость с головой! Сразу как-то задергался, завертелся, засучил костями… пляшущий скелет с головой в никелированном колпаке!

Он снова жадно затянулся дымом.

– Единственное, что можно было сделать, чтобы спасти его, – это с помощью «шапки Мономаха» командами «То» и «Не то» попасть в ритм автоколебаниям его тела, успокоить их и постепенно направлять на возвращение тела в непрозрачную стадию. Ну, внешнее управление, метод, которым он овеществлял тебя, – Кравец кивнул на Адама, – и меня…

Он помолчал, стиснул челюсти.

– Сволочь Гарри! Вот когда пригодилась бы запасная «шапка» – СЭД-2. Но о какой СЭД-2 могла идти речь после провала его диссертации! В тюрьму его, гада, мало упрятать…

– За невыполнение лабораторного заказа в срок ему вряд ли даже выговор дадут, это ведь не профессору нагрубить, – холодно усмехнулся Кривошеин. – А в большем ты обвинить его не сможешь.

– Оставалось последнее: снять «шапку Мономаха» с Вальки, – продолжал Виктор. – Я вскочил на стремянку, опустил руки в жидкость – электрический удар через обе руки. Судя по впечатлению – вольт на четыреста – пятьсот, в жидкости раньше таких потенциалов никогда не было. Ну, вы знаете сами: в таких случаях руки отдергиваются непроизвольно. Я кинулся к шкафу, надел резиновые перчатки, снова сунулся в бак, но Валька погрузился уже глубоко, длины перчаток не хватило. На этот раз удар был такой силы, что я полетел на пол. Оставалось опрокинуть бак… не мог же я допустить, чтобы он на моих глазах растворился в жидкости, как… как ты. – Кравец посмотрел на Адама. – Ведь я был им, Кривошеиным, когда создавал и растворял тебя… – (У Адама напряглось лицо.) – К тому же он был еще жив… Лицо тоже растворилось, только «шапка» на черепе, но дергается, значит мышцы действуют… Я ухватился за край бака, стал раскачивать. Края упругие, скользкие, поддаются… наконец повалил его чуть ли не на себя, успел увернуться – только струя жидкости захлестнула лицо и шею. И от нее я получил третий удар… Дальше не помню, очнулся на носилках.

Он замолчал. Молчали и двое других. Кривошеин встал, в раздумье прошелся по комнате.

– Ничего не скажешь, опыт ставили солидно. Во всяком случае, обдуманно. Злодейства нет, фатального случая нет, даже грубого просчета нет… что называется, угробили человека по всем правилам! Если бы ты не опрокинул бак – он растворился бы. И вне бака он тоже растворился, так как пропитавшая его жидкость уже перестала быть организующей жидкой схемой… Напрасно он остался в «шапке Мономаха», вот что! Включившись в жидкость, он мог управлять собой и без нее…

– Вот как! – вскинул голову Кравец.

– Да. Этот дурацкий колпак вам требовался лишь для того, чтобы включиться в «машину-матку» – и все. Дальше мозг командует нервами непосредственно, а не через провода и схемы… И когда начались неуправляемые автоколебания, эта «шапка» погубила его. Чужеродный предмет в живой жидкости – все равно что пырнуть медведя рогатиной!

– Да, но почему начались автоколебания? – вмешался Адам. Он повернулся к Кравцу. – Скажи, вы этот процесс после кроликов и… меня больше не исследовали?

– Нет. В последних опытах мы не приближались к нему. Все преобразования хорошо управлялись ощущениями, я же говорил. Ума не приложу, как он мог потерять контроль над собой! Растерялся? Вообще-то, этот процесс сродни растерянности… Но почему растерялся?

– Переход количества в качество, – сказал Адам. – Пока вы погружали в жидкость руку или ногу, «очагов неисправности», по которым можно контролировать и управлять проникновением жидкой схемы в тело, было немного. Получалось так, будто разговариваешь с одним-двумя собеседниками. А когда он погрузил все тело… этих очагов в нем, конечно, гораздо больше, чем в части тела, и…

– Вместо приличного разговора получился невнятный галдеж толпы, – добавил аспирант. – И запутался. Очень может быть.

– Послушайте, вы, эксперты-самоучки! – с яростью поглядел на них Кравец. – Всегда, когда что-то получается не так, находится много людей, охочих посудачить: почему не получилось – и тем утвердить себя. «Я ж предвидел! Я ж говорил!» Если случится атомная война, наверное, тоже найдутся люди, которые, прежде чем сгореть, успеют радостно воскликнуть: «Я же говорил, что будет атомная война!» Настолько ли вы уверены, что опыт не вышел именно из-за этих недочетов, чтобы полезть в бак, если недочеты будут устранены?

– Нет, Кравец Виктор, – сказал Кривошеин, – не настолько. И никто из нас больше не полезет в бак лишь для того, чтобы доказать свою правоту или хоть неправоту кого-то другого, – не та у нас работа. Лезть, конечно, придется, и не один раз – идея правильная. Но делать это будем с минимальным риском и максимальной пользой… И ты напрасно кипятишься: вы спортачили опыт. Такой опыт! И едва не погубили всю работу и лабораторию. Все было: великие идеи, героические порывы, открытия, раздумья, квалифицированные старания… кроме одного – разумной осторожности! Конечно, может быть, не мне вас упрекать – я сам недалеко ушел, тоже положился на авось в одном серьезном опыте и едва не гробанулся… Но скажи, почему нельзя было вызвать меня из Москвы для участия в этом опыте?

Кравец посмотрел на него иронически.

– Чем бы ты помог? Ты ведь отстал от этой работы.

У аспиранта перехватило дух: после всех своих трудов услышать такое!

– Гад ты, Витя, – произнес он с необыкновенной кротостью. – Прискорбно говорить это информационно близкому человеку, но ты просто сукин сын. Значит, сунуть меня в качестве подставного лица в милицию, чтобы самому уйти от уголовной ответственности… на это я гожусь? А в исследователи по данной теме – нет? – Он отвернулся к окну.

– При чем здесь уголовная ответственность? – сконфуженно пробормотал Кравец. – Надо же было как-то спасать работу…

Вдруг он вскочил как ужаленный: от окна к нему подходил Онисимов! Адам тоже вздрогнул, ошеломленно поднял голову.

– Ничего бы вы не спасли, подследственный Кравец, – неприятным голосом сказал Онисимов, – если бы ваш заведующий лабораторией не научился кое-чему в Москве. Сидели бы вы сейчас на скамье подсудимых, гражданин лже-Кравец. Мне доводилось и с меньшими уликами упекать людей за решетку. Понятно?

На этот раз аспирант Кривошеин восстановил свое лицо за десять секунд: сказалась практика.

– Так, значит… это был ты?! Ты меня отпустил? Постой… как ты это делаешь?