В некоторых странах некоторые солдаты погибают дважды.

Безголовая статуя так и осталась стоять у въезда в деревню. Несмотря на то, что она уже даже отдаленно не напоминала человека, которого была призвана увековечить, она стала более достоверной эмблемой времени, нежели в своем первоначальном виде.

Дочка С. Муругесана продолжала махть ручкой статуе:

— Аппаппаппаппа…

Война, набирая силу, продолжалась, и кладбища стали в Кашмирской долине такими же непременными элементами пейзажа, как многоэтажные парковки в благополучных городах равнин. Когда кладбища переполнялись, могилы делали двухэтажными, как автобусы, некогда возившие туристов по Сринагару от Лал-Чуока до Бульвара.

По счастью, могилы мисс Джебин не коснулась эта печальная участь. Много лет спустя, после того как правительство объявило мятеж подавленным (правда, в Кашмире были, для полной уверенности, оставлены полмиллиона солдат), после того как главные группы повстанцев обратились (или были заботливо обращены) друг против друга, после того как паломники, туристы и молодожены с «материка» начали возвращаться в долину, чтобы повеселиться среди снегов (покататься на санях, управляемых бывшими повстанцами), после того как соглядатаи и информаторы (ради сохранения приличий и из предосторожности) были убиты их кураторами, после того как перебежчики стали тысячами привлекаться к работе в бесчисленных НКО, занятых восстановлением мира, после того как местные дельцы, нажившие состояния на поставках армии угля и древесины, начали вкладывать деньги в туристический сектор (давая людям шанс встроиться в мирный процесс), после того как топ-менеджеры банков присвоили себе невостребованные деньги, находившиеся на счетах убитых повстанцев, после того как пыточные центры были превращены в роскошные резиденции политиков, после того как кладбища мучеников были покинуты и практически остались без паломников (при этом резко подскочило число самоубийств), после того как были проведены выборы и провозглашена демократия, после того как Джелам успел несколько раз разлиться и снова обмелеть, после того как партизанская война затихла, вспыхнула снова, была подавлена, а потом снова разгорелась и снова была подавлена, — даже после всего этого могила мисс Джебин осталась одноэтажной.

Девочка вытащила счастливый жребий. У нее была хорошенькая могилка, заросшая дикими полевыми цветами, и к тому же она лежала рядом с мамой.

* * *

Расстрел, во время которого она погибла, был в городе вторым за два месяца.

Из семнадцати убитых в тот день семь человек были случайными прохожими, как мисс Джебин и ее мать. (Правда, их следовало бы назвать не прохожими, а просидевшими.) Они наблюдали за происходившим с балкона. Мисс Джебин, которой в тот день нездоровилось, сидела на коленях у матери в то время, когда по улице проходили тысячи скорбящих, несших тело Усмана Абдуллы, популярного университетского профессора. Он был застрелен неустановленным стрелком — так это называлось в то время, несмотря на то что имя стрелявшего было известно всем и каждому. Усман Абдулла был выдающимся идеологом борьбы за Азади, но ему несколько раз угрожали представители новых, более радикальных фракций, пришедшие из-за линии контроля и вооруженные новейшим оружием и новыми бескомпромиссными идеями, с которыми Абдулла публично не соглашался. Убийство Усмана Абдуллы означало, что повстанцы не собираются терпеть кашмирский синкретизм, проповедником которого был Абдулла. Этим старомодным, интеллигентским мечтаниям был положен конец. Никакого поклонения домашним святым, никаких местных гробниц, говорили новые повстанцы, никакой путаницы в головах. Никаких побочных святых, никаких местных боголюдей. Был только один Аллах, один Бог. Был только Коран. Был пророк Мухаммед (мир ему!). Был только один способ молиться, одно толкование божественного закона и одно определение Азади, вот такое:

Это не подлежало никакому обсуждению. В будущем единственным аргументом могла быть только пуля. Шииты — не мусульмане. Женщинам же придется научиться одеваться, как положено.

Женщинам, конечно.

Конечно же, женщинам.

Эти строгости пришлись не по вкусу многим простым людям. Они любили свои святилища — например, Хазратбал, где находилась священная реликвия, Мои-э-Мукаддас, прядь волос пророка Мухаммеда. Сотни тысяч людей плакали на улицах, когда в 1963 году эта святына пропала. Сотни тысяч людей ликовали месяц спустя, когда она нашлась (и была признана подлинной авторитетными людьми). Но когда Строгие вернулись из-за кордона, они объявили, что поклонение местным святым и обожествление волос является ересью.

Линия поведения Строгих поставила долину перед дилеммой. Люди понимали, что свобода, которой они жаждали, не придет без войны, и знали, что Строгие — лучшие воины. Они были лучше подготовлены, лучше оснащены — как оружием, так и божественными установлениями, короткими бриджами и длинными бородами. Они заручились благословением и деньгами с той стороны границы. Их стальная непреклонная вера дисциплинировала их ряды, опрощала их и придавала сил сражаться со второй по численности армией мира. Повстанцы, называвшие себя «светскими», были менее строгими и более общительными. Они были более стильными, более эксцентричными. Они писали стихи, флиртовали с медсестрами и катальщицами на роликах, а патрулируя улицы, небрежно забрасывали автоматы за спину. Но они не выглядели как люди, способные выиграть войну.

Люди любили Менее Строгих, но боялись и уважали Строгих. В войне на истощение, которую первые вели со вторыми, гибли сотни людей. В конце концов Менее Строгие объявили о прекращении огня, вышли из подполья и поклялись перейти к методам Ганди. Строгие продолжали сражаться, за ними охотились много лет, отстреливая одного за другим. Однако на месте каждого убитого появлялся новый повстанец.

Через несколько месяцев после убийства Усмана Абдуллы его убийца (хорошо известный всем неизвестный стрелок) был схвачен и убит военными. Тело было отдано семье с пулевыми ранениями и следами ожогов от сигарет. Кладбищенская комиссия после долгих прений решила, что он тоже был мучеником и поэтому заслуживает чести быть погребенным на кладбище мучеников. Его похоронили на противоположном краю кладбища, надеясь, вероятно, что большое расстояние между Усманом Абдуллой и его убийцей предотвратит их ссоры в загробной жизни.

По мере того как война разгоралась все сильнее, размытая линия противостояния становилась все жестче и жестче. Каждая из этих линий стала дробиться на вторичные линии. Из среды Строгих выделились Более Строгие. Простые люди умудрялись каким-то непостижимым образом угождать им всем, поддерживать их всех и мешать им всем одновременно и продолжать жить при этом своей — запутанной, с точки зрения Строгих, — жизнью. Авторитет Мои-э-Мукаддаса остался непоколебимым. Даже увлекаясь быстрым потоком Строгости, все большее число людей приходили к святилищу, чтобы выплакаться и облегчить ношу разбитых сердец.