— Как Вы назвали?

— Цебефау. Zu Besundere Ferdiengung. Я колол в подвале дрова, и ещё мы на втором этаже ремонтировали комнату — печку чинили, штукатурили.

— Это были такие казармы?

— Да. Там была полиция.

— Я спрашиваю обо всём лагере, там были казармы?

— Нет, нас привозили каждое утро на работу из Минского лагеря, пешком выстраивали, человек по сто пятьдесят каждый день.

— А где было место работы?

— Мы проходили мимо оперного театра.

— То есть это в самом городе, в Минске?

— Да, но где точно, я не помню.

— И так каждый день?

— Каждый день. Привозили и отвозили обратно каждый вечер.

— Скажите, пожалуйста, как они относились к военнопленным? Били, издевались?

— Это зависело от того, какой охранник. Были и такие, что жалели, а были такие, что били без всякой жалости.

— Вас охраняли только немцы, не белорусская полиция?

— В Минске мы прошли охранников трёх видов — была украинская полиция, были латыши и была белорусская полиция.

— Поэтому я и спрашиваю — вами занимались немцы или другие?

— Возили на работу немцы, а охраняли в лагере то украинцы, то белорусы, то латыши.

— Ещё один вопрос. Я спрашивал, были ли попытки побегов из этого лагеря.

— Побеги из этого лагеря были. Некоторые удачные, а некоторых привозили к нам в лагерь избитых и расстреливали на территории лагеря.

— В это время, о котором Вы рассказываете, апрель-май 1942 года?

— Это уже был конец 1942-го — начало 1943 года.

— В это время организовалось сильное партизанское движение вокруг Минска, в лесах Борисова[455], в лесах Логуйска[456]. Пытались ли партизаны наладить связь с военнопленными вашего лагеря?

— Таких фактов я не знаю. Но были удачные побеги с работы, и, по слухам, люди добирались до партизанских отрядов. Эти отряды были вокруг Минска, километров 35–40, а лагерь был в самом Минске. Возле нас был батальон украинской полиции, сто метров от нашего лагеря — было 300 полицейских.

Один раз был такой случай у нас в лагере, мы долго не могли забыть этот случай. Это было зимой 1942 года, на 43-й. Привезли бочку баланды из лагеря, и все выстроились в 12 часов дня с котелками получать эту баланду. Я дружил с одним парнем из Киева, с Сашей Купчиным. Мы дружили как два брата, делились последним куском и работали мы вместе. Я не помню число, но было уже холодно. И вот получили мы эту баланду, и я говорю: «Сашка, пойдём наверх, в нашу комнату обедать, там натопим печку, побудем в теплоте».

Мы поднялись на второй этаж и стали кушать. Вдруг я подошёл к окну, смотрю во двор, а окно выходило во двор труппе-Виртшаффтсс-лагеря, и вижу, что гонят наших пленных с руками за голову. Я говорю: «Сашка, посмотри, что делается!» Немцы бегают туда и сюда и всех наших пленных гонят с поднятыми руками и сажают на территории лагеря. Вдруг слышим, что немец бежит по ступенькам и кричит — «Миша, Михаэль, Михаэль!» Открыл к нам дверь: «Вуйст Михаэль?»[457] — спросил нас. Я говорю: «Вайст ништ»[458]. Поднялся он выше, и нашёл Мишу или нет, не знаю, но говорят, что нашли. Мы не знаем, в чём дело, но решили сидеть, не выходить.

Через час мы ещё пилили дрова в подвале, нас обратно в подвал, и мы стали пилить дрова дальше. В конце дня нас повели домой и по дороге вижу, что гражданские лица из Минска смотрят на нас с каким-то удивлением, что мы идём обычно, как всегда шли. Только потом мы узнали, что тех 40 или 45 человек ещё в обед везли с поднятыми руками через весь Минск в лагерь. Мы спали как обычно, мы ещё ничего не знали. Утром только Блатман, капо из Минского лагеря зашёл: «Почему вы спите так долго! Вы же не на курорте, а в концлагере! Марш на работу!» И только когда мы начали выходить, прошли недалеко от бани, это по дороге к выходу из лагеря, и видим — лежит большая куча снега. Стали все говорить один другому, что это те, кого пригнали вчера в лагерь. Лежат все замёрзшие уже. Их вывели раздетыми на снег и стали обливать водой и сделали кучу льда из них — всех 40 или 45 человек. Это было зимой 1943 года, с 1942 на 1943 год.

Потом только мы узнали, что этот Миша договорился с одним из полицаев, который работал шофёром в одной из этих организаций в этом лагере, что за 20 тысяч марок, чтобы он вывез 20 человек, погрузил на машину и вывез за Минск, километров за 20–25, в партизанскую зону, и за это он получит 20 тысяч марок.

— Откуда он взял такую сумму?

— В лагере тогда уже вечерами была торговля, появились марки, люди приносили с работы то противогаз картошки, то кусок мяса, в общем воровали и приносили в лагерь для продажи. Появились марки, гражданские лица покупали и платили марками. Они украли ящик с сигаретами, когда грузили вагоны, и один ящик этот дал 20 тысяч марок. И договорились с полицаем об этих марках. Полицай взял марки и пошёл в полицию заявил.

Он же ему не сказал, он сказал — 20 человек, но не сказал, кто именно. Весь двор окружило СС и решили так, что кто будет во дворе, тех всех забрали, а те, кто был в помещении, тот ничего не знал. И вот так попались человек сорок или сорок пять, и их облили водой и морозили насмерть, большая куча была с трупами. Это было зимой с 1942 на 1943 год.

— Что дальше было с вами?

— Дальше, где-то в сентябре 1943 года нагнали в лагерь из Минска жителей Гамбурга[459].

— Немецких евреев?

— Да, и из Минского гетто нагнали. Это было в сентябре 1943 года. И вдруг нам объявили, чтобы готовились к погрузке в вагоны. Нас выстроили, дали по три куска хлеба, три пайки по 150 грамм, сказали взять воду, кто сколько может, и по 50, по 100 человек погрузили в вагоны. Это было 18–20 сентября 1943 года.

— В какую сторону повезли?

— Мы же были в закрытых вагонах и могли только через щели, через окна забитые видеть, что едем в сторону Брест-Литовска[460]. Оттуда нас погнали в Польшу, мы только видели, читали на станциях — Люблин, Хелм, и на третьи сутки нас вечером остановили в лесу. Оставили наши вагоны. Пришли немцы и сказали, что не будут сейчас нас разгружать, уже вечер. Котелками дали нам воду через окна и сказали: «Утром будем вас разгружать». Утром вагоны стали заезжать на территорию какого-то лагеря, где было написано «СС-зондерлагерь». Что это был за лагерь, мы не знали.