– Это моя бабушка.

– Клево. Я – Эван. Заходите, не робейте.

Она шагнула внутрь. Грэм следовала за внучкой по пятам. Эми, чуть дыша, остановилась в прихожей. Ей казалось, что она вновь вернулась в ту ночь, когда в их доме побывал убийца. Камин забили досками, чтобы не пускать внутрь ветер и непогоду. Старинный ковер кое-где протерся до дыр. Там, где раньше висела большая люстра, из потолка торчали провода. Множество плакатов покрывало грязные стены. На полу в столовой лежал матрац.

– Вы спите прямо здесь? – спросила она.

– Ну, нас тут трое. Это комната Бена. А я живу в маленькой комнатке наверху.

– А большая спальня кому принадлежит?

– Никому. Туда вообще никто не заходит.

– Ясно, – ответила Эми, понимая, в чем дело. – А наверху сейчас кто-нибудь есть?

– Нет. Чуваки попивают «Маргариту» в баре «У Малдона».

– Ничего, если я тут осмотрюсь?

– А вы разве не за тем приехали? Чувствуйте себя как дома.

– Спасибо.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила Грэм.

– Да, кстати, – встрял Эван, – там в моей комнате тарантул живет, в банке. Домашний. На первый взгляд кажется злобным, но гостей не трогает. Ну, почти не трогает.

– Хотя, знаешь, – отреагировала Грэм, – я лучше здесь подожду.

– Да, я должна побыть там одна, – сказала Эми.

Грэм крепко обняла ее.

Эми поднималась по ступеням медленно, вдумчиво. Каждый следующий шаг – новая волна адреналина. Она снова чувствовала себя маленькой девочкой. Сердце билось быстро-быстро. Ладони покалывало. Эми вспомнила, как хорошо им жилось в этом доме. Спуск с лестницы со скоростью света утром в Рождество. Взлеты наверх с той же скоростью, когда она возвращалась из школы.

Она ступила на последнюю ступень. Впереди по коридору направо была ее комната. Налево – спальня матери. Эми попыталась вспомнить ту страшную ночь, но не смогла – слишком много вещей, отвлекающих внимание. Какой-то странный велосипед в коридоре. Домашний тарантул в банке. Надо выключить свет. Тогда ночью света не было.

Эми щелкнула выключателем. Настоящее куда-то провалилось. Она осталась в темноте – один на один с прошлым.

Страх переполнял ее душу: не боязнь тарантулов или еще чего-то, кроющегося в темноте комнаты, а трепет восьмилетней девочки. Она стояла, оцепенев, и ждала, когда страх пройдет. Но он не прошел. Когда ее глаза привыкли к темноте, он только усилился. Эми могла видеть весь коридор и дверь, ведущую в спальню матери. Страх, гораздо более сильный, чем двадцать лет назад, не давал ей идти дальше. Потому что теперь Эми знала, что случилось.

Ноги сами понесли ее вперед.

Первое, что она чувствует, – ковер под ногами. Несмотря на то, что она в туфлях. Эми снова восемь лет, и, босая, она идет в комнату мамы. Коленки саднит после деревянного пола чердака. Еще шаг – и вот уже слышно, как вращается вентилятор. Дверь в комнату приоткрыта. Куча одеял возвышается над кроватью. И – рука, свисающая с края. Слова застревают в горле, но Эми все равно произносит: «Мама?»

Холодок бежит по спине, когда ее будто выбрасывает из комнаты. На огромной скорости она пролетает по коридору, беспомощно крича, словно какой-то неведомый вихрь уносит ее вверх – из коридора, из дома, с планеты. Космическая пыль мешает видеть, когда Эми пролетает в темноте на такой скорости, что даже звезды сливаются в бесконечный луч света, который будто обвивает ее спиралью. Он сжимается все сильнее и сильнее, пока наконец страх не уступает свету, а она не обретает способности думать. От возникающих мыслей ее шаг замедляется. Спадает напряжение. Эми уже никуда не идет. Она снова на планете: сторонний и беспристрастный наблюдатель, ученый, записывающий данные в тетрадь.

Кольцевая туманность. М 57. Пятьдесят седьмой объект в каталоге восемнадцатого века, составленном Чарльзом Мессье.

– Эми?

Она повернулась. Грэм стояла сзади нее.

– Все нормально? – спросила бабушка.

Руки Эми тряслись. Она вспотела. Хотела соврать и ответить «да», но переполнявшие ее чувства не позволили сделать этого.

– Ты войдешь в комнату, милая?

Эми посмотрела на бабушку, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

– Я уже была там. Пойдем. – Она взяла Грэм под руку. – Нам пора домой.

Трубили трубы. Плакали скрипки. Джо Коузелка сидел в своем кожаном кресле, потягивал «Чивас регал» и слушал Девятую симфонию Бетховена.

Музыка всегда помогала ему собраться с мыслями. Что бы ни случилось, Коузелка неизменно полагался на музыку. Девятая симфония была его любимым произведением, особенно четвертая часть. Знатоки говорили, что в этой симфонии звучит нечто отвратительное, чего не услышишь во всех остальных сочинениях гения. Но Коузелка лишь восхищался человеком, воплотившим самые противоречивые идеи в музыке и вознесшимся на небывалые высоты.

Музыка стала мягче и зазвучала тише. Его мысли обратились к Мэрилин. А ведь когда-то они были близки, делились самым сокровенным. Странно, но самым ярким воспоминанием Джо оставалась та ночь, когда у Мэрилин начисто отшибло память. Фрэнк Даффи привез их тогда к дамбе Чизман. Там они напились, а потом остановили машину на самом краю каньона.

Его взор задержался на русской хрустальной вазе, стоявшей на каминной полке. Она сверкала в свете лампы, будто вода, в которой отражаются звезды. Коузелка глотнул из бокала «Чивас», но ощутил вкус «Саузерн комфорт». И вновь вспомнил все, что произошло той ночью, все до последней детали: сладость бурбона, тепло своего порывистого дыхания; Мэрилин, потерявшую сознание на заднем сиденье; себя, выбравшегося из машины и поднявшегося к ничего не подозревающему приятелю…

– Эй, Фрэнк, – крикнул Джо.

Фрэнк Даффи и его подружка сидели на бревне, созерцая залитую лунным светом поверхность воды. Джо выдохся, пока искал их, и теперь тяжело дышал.

Фрэнк поднялся:

– Что случилось?

– Мэрилин. Она вырубилась, и…

– И что?

Джо сморщился:

– Ее стошнило.

– Черт…

– Это не ее вина. Она раньше никогда не пила.

– Все так плохо?

– Ага. Иди сам посмотри.

Они подошли к машине. Линда плелась следом. Открыв заднюю дверцу, Фрэнк тут же отскочил.

– Фу, какая гадость!

Джо заглянул внутрь. Мэрилин лежала на сиденье, на полу была лужа рвоты.

– Ну хоть сама не заляпалась.

– А моя машина?! – воскликнул Фрэнк. – Я же никогда не избавлюсь от этой вони!

Линда заглянула в салон, понюхала и отступила назад.