Раздумывая о том, напал ли он на след, я поднялся наверх с мичманом. Командир остался внизу.

Волны представляли зрелище, обычно приберегаемое для потерпевших кораблекрушение моряков. Подводная лодка шла настолько низко и при этом постоянно окатывалась пеной, что мы как будто дрейфовали сквозь водоворот на плоту.

«Парни!» — прокричал Крихбаум, —  «Берегитесь! Я знал одного...» Он не смог продолжить, потому что впереди нас стала обрушиваться волна. Поспешно прижался к обшивке мостика и опустил голову. Неизбежный удар попал мне между лопаток и вокруг моих ног запенилась вода.

Крихбаум продолжил еще до того, как схлынула вода. «Сломал три ребра — лопнул предохранительный пояс — его отнесло в корму — и приземлился сверху зенитки — еще повезло!»

Когда через лодку прокатились еще три волны, он повернулся и вытащил заглушку из переговорной трубы. «Скажите Командиру, видимость нулевая».

Командир все понял. Снова вниз для еще одного прослушивания гидрофоном: все так же ничего.

Стоило ли это того, чтобы теперь стаскивать с себя мокрую одежду? Рулевые на рулях глубины даже не снимали своих зюйдвесток. Еще через пятнадцать минут выяснилось, что они были правы. Командир приказал снова всплывать.

«Остался единственный шанс», — сказал он. «Они могут принести в жертву большое отклонение от генерального курса или просто его изменить».

Он сидел так добрых полчаса, сдвинув брови и прикрыв веки. Затем он подскочил с неожиданностью, от которой я вздрогнул. Должно быть он услышал какой-то звук с мостика, потому что он достиг люка даже еще до того, как Крихбаум доложил о том, что он снова обнаружил цель.

Вторая тревога. Мы погрузились.

Командир снова был в боевой рубке, прикованный к перископу. Я задержал свое дыхание. Море было слишком бурным, чтобы иметь возможность сфокусироваться на чем-либо дольше пяти секунд.

«Вот оно!»

Прошло три или четыре минуты. Неожиданно: «Срочное погружение. Шестьдесят метров», Мы уставились друг на друга. Старшина центрального поста выглядел пораженным.

Почему такая неожиданная спешка?

Командир разрешил наши сомнения. Спускаясь вниз по трапу, он объявил: «Вы не поверите, но нас обнаружили. Корыто направилось прямо на нас — собиралось таранить. Наглые содомиты! Я ни за что бы не подумал, что такое возможно».

Он тщетно старался вернуть себе самообладание. В ярости он швырнул перчатку на палубу. «Эта погода! Из всей непристойной, прогнившей, богом проклятой удачи …»

Задохнувшись от ругани, он плюхнулся на рундук для карт и впал в состояние инертности.

Я помешкал, чувствуя себя немного разочарованным. Моя единственная надежда теперь была в том, что мы не всплывем немедленно на поверхность и не станем снова игрушкой волн.

У меня развился глубоко сидящий ужас перед непрерывным мышечным напряжением, звуковой пыткой, нескончаемым ревом моря.

«Вверх по проклятой водосточной трубе», — услышал я бормотание Дориана.

***

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 65-й ДЕНЬ В МОРЕ. Мы оставались на глубине. Команда, возможно, возносила тайные молитвы, чтобы наверху оставалась плохая видимость, потому что плохая видимость означала погружение, а погружение означало передышку.

Мы превратились в изможденных стариков, изморенных голодом Робинзонов Крузо. Еды-то было достаточно, но никто из нас не склонен был набивать свой живот.

Машинной команде досталось больше всего. Они вообще не видели дневного света. Уже две недели как никто не ступил ногой в «консерваторию». Хотя Командир разрешил курение в боевой рубке, было почти невозможно закурить. Тяга вниз была слишком сильной, потому что двигатели должны были всасывать воздух в основном изнутри лодки.

Даже Френссен стал односложно разговаривать, и «шуточки в цепном ящике» отошли в прошлое.

Вахты неслись только в будке гидрофона и на рулях глубины. Вахту несли старшина центрального поста с двумя матросами, а также электрики. Наверху в боевой рубке рулевой боролся со сном, как и все остальные.

Где-то прожужжал электродвигатель — я уже давно перестал обращать на это внимание и пытаться отгадать, какой именно. Мы шли со скоростью 5 узлов. Гораздо меньше, чем велосипедист, но больше, чем мы смогли бы сделать на поверхности.

Наши неудачи тяжелым бременем висели на Командире, который день ото дня становился все угрюмее. И раньше не самый общительный и коммуникабельный из нас, теперь он был на грани нелюдимости. Его настроение подавленности выражало его чувство личной ответственности и вины за неудачи подлодки.

Казалось, что сырость внутри U-A становится все больше и больше. Плесень уже атаковала черно-зелеными пятнами мои запасные рубашки. Кожа на моих спортивных туфлях была покрыта похожей зеленой пленкой. Наши койки тоже пропахли плесенью. Казалось, что они разлагаются изнутри. Мои морские ботинки от плесени становились серо-зелеными и солеными, если я не носил их хотя бы день.

***

ПОНЕДЕЛЬНИК, 66-й ДЕНЬ В МОРЕ. Если только я не ошибался, за ночь шторм немного стих.

«Это совершенно нормально», — сказал Командир за завтраком. «Нет повода для ликования. Мы можем находиться на самой кромке зоны спокойствия — это зависит от того, попали мы в центр области пониженного давление или нет. Можете поставить на кон свою жизнь — на другой стороне все это обязательно начнется снова».

Хотя волны были по-прежнему крутыми, впередсмотрящие не подвергались больше постоянному захлестыванию волнами. Они даже могли время от времени смотреть в свои бинокли.

Мы шли с открытым верхним люком. Порой вода все же заливала мостик и заплескивала в центральный пост, но в таких незначительных количествах, что льяльные насосы могли справляться с ее откачкой с пятнадцатиминутными интервалами. Пронзительное завывание штормового леера утихло.

Море выглядело так, будто его взбалтывали мощные вулканические силы — сотни и тысячи вулканов, которые пробудились к жизни далеко внизу, заставляя водяные массы вздыматься и перемещаться.

Крутая зыбь была такой силы, что команда внизу почти не замечала разницы с предыдущим днем. Для них новость, что шторм утих, оставалась абстракцией. Подводная лодка ныряла и содрогалась так же неистово, как и прежде.

***

ВТОРНИК, 67-й ДЕНЬ В МОРЕ. Проходя через центральный пост, больше не нужно озираться в поисках предметов, за которые можно ухватиться. Мы даже могли есть без ограждающих планок на столах, а тарелки не нужно больше было зажимать между колен. Пища была настоящей: соленая свинина с картошкой и брюссельской капустой. Я чувствовал, что мой аппетит возвращается во время еды.

Кубрик старшин стал жертвой ужасного приступа пуканья. Вихманн, который достиг в этом деле особой виртуозности, выдал серию стаккато, за которой последовал приглушенный раскат грома.

Остальные казалось разрываются между возмущением и восхищением. Только Кляйншмидт выказал какое-то настоящее раздражение. «Заткни пробку себе в это место, ты, грязный педик!»

В той вони сон был невозможен, поэтому я скатился со своей койки. Диск неба