Иное дело мужчины, которые правят городами, водят армии и делают множество важных вещей. Если вам так уж хочется, я не буду спорить, могут или не могут делать это женщины: достаточно того, что они этого не делают. А когда случалось мужчинам сравниться с ними в воздержности, они превосходили женщин в этой добродетели так же, как и во всех других, хоть вы с этим и не согласны. Я не буду рассказывать на эту тему столько историй или сказок, сколько тут насказали вы, и сошлюсь только на примеры воздержания двух молодых государей, причем после победы, которая обычно делает наглыми даже людей низкого положения.

Первый пример – воздержность Александра Великого по отношению к прекраснейшим женщинам Дария, побежденного им врага{428}. Другой – воздержность Сципиона{429}. Когда он приступом взял один город в Испании, к нему, двадцатичетырехлетнему, привели прекрасную и благородную молодую девушку, плененную вместе с другими. Узнав, что она – невеста одного из знатных людей той страны, Сципион не только удержался от какого-либо бесчестного поступка по отношению к ней, но вернул ее неоскверненной жениху, приложив от себя богатый подарок{430}. Могу напомнить вам и о Ксенократе, который был настолько воздержан, что, когда одна прекрасная женщина легла с ним рядом нагая и употребила все ласки, все способы возбудить его, которые только знала, а она была на них великая мастерица, то не смогла исторгнуть из него ни малейшего признака вожделения, потратив на это целую ночь{431}. И о Перикле, который, только услышав, как некто слишком бойко расхваливал прелести одного мальчика, строго укорил его{432}. И о многих других мужчинах, хранивших воздержание по собственной воле, а не от стыда и не от страха наказания, как бо́льшая часть женщин, держащихся этой добродетели, которых мы за нее еще должны восхвалять, а те, кто ложно винит их в нецеломудрии, достойны, по-вашему, тяжелейшей кары!

XL

Но тут в разговор вступил долгое время молчавший мессер Чезаре:

– Только подумайте: синьор Гаспаро умудряется порочить женщин, даже когда говорит им в похвалу! Но если синьор Маньифико мне позволит, я кое-что отвечу на то, в чем, как я убежден, синьор Гаспаро их оболгал. Так будет лучше и для синьора Маньифико, и для меня: он немного отдохнет и сможет потом еще рассказать о прекрасных качествах придворной дамы. А мне будет приятна возможность вместе с ним исполнить долг настоящего рыцаря, защищая истину.

– Я и сам попрошу вас об этом, – отозвался синьор Маньифико, – потому что, кажется, я сделал все посильное из того, что был должен, а предстоящий разговор уже выходит за пределы моей темы.

И мессер Чезаре начал:

– Я даже не хотел бы говорить о пользе, которую приносят миру женщины, помимо рождения детей, потому что уже достаточно было показано, насколько они необходимы не только для нашего бытия, но и для благобытия{433}. Но скажу, синьор Гаспаро, что, если они, как вы утверждаете, больше, чем мужчины, наклонны к телесным похотям и при этом больше, чем мужчины, воздерживаются от них, с чем вы тоже согласны, они тем более достойны похвалы, чем менее силен их пол в сопротивлении естественным желаниям. А говоря, что они делают это от стыда, вы вместо одной добродетели дарите им целых две; так как, значит, стыд в них сильнее вожделения, и потому они удерживаются от дурного, я делаю вывод, что этот стыд, который есть не что иное, как страх бесчестия, – редчайшая добродетель, свойственная мало кому из мужчин.

Если бы мог я, не навлекая на себя хулы всей мужской половины человечества, рассказать, насколько многие из мужчин погружены в разврат, то есть в порок, противоположный этой добродетели, то осквернил бы непорочные уши, слушающие меня{434}. И по большей части эти оскорбители Бога и природы уже стары, одни имея призванием священство, другие – философию, третьи – священные законы, и управляют государствами с суровостью, достойной Катона, на лице, будто собравшем в себе все целомудрие мира.

И они-то еще твердят, будто женский пол ненасытно похотлив! А сами при этом ни о чем другом на свете не скорбят, как о том, что им не хватает естественной силы удовлетворять все свои мерзкие вожделения, которые продолжают жить у них в душе и тогда, когда природа забирает их у тела; поэтому часто изобретают такие способы, при которых сила не требуется.

XLI

Но не хотелось бы заходить слишком далеко: с меня будет довольно, если вы признаете, что женщины больше воздерживаются от распутства, чем мужчины, и, определенно, их удерживает не какая-то иная узда, а лишь та, которую они налагают на себя сами. А вот вам и доказательство: большинство тех женщин, которых мужья или отцы держат под слишком тягостным надзором или бьют, менее целомудренны, чем имеющие какую-то свободу. Но говоря в целом, великой уздой для женщин является любовь к истинной добродетели и чести, которую многие из них, которых я знаю, ценят дороже собственной жизни.