Зачем скрывать? Каждый из нас видел, как иные молодые люди, обладающие знатностью, скромностью, рассудительностью, смелостью, красотой, влюбившись в какую-то женщину, тратят много лет, беспрерывно настаивая, одаривая, умоляя, плача, делая все, что только можно вообразить, – и все тщетно! И хоть обо мне и не скажешь, что по своим достоинствам я вовсе не заслуживаю быть любимым, но представьте: по причине непоколебимого и слишком сурового целомудрия одной особы я не раз оказывался на краю смерти.

– Пусть вас это не удивляет, – ответствовал синьор Гаспаро. – Женщины, которых упрашивают, никогда не отвечают желаниям тех, кто упрашивает. А кого из них не упрашивают, те упрашивают сами.

XLII

– Я, признаться, не встречал мужчин, которых упрашивали женщины, – сказал мессер Чезаре. – Зато знаю немало таких, которые, видя, что зря старались и тратили время, обращаются к отмщению, поистине замечательному: всем рассказывают, будто досыта вкусили того, что на самом деле только воображали в мечтах. Злословить и сплетать небылицы, чтобы о какой-нибудь добропорядочной женщине толпа разносила порочащие россказни, им представляется естественной частью придворной жизни. Вот эти, подло хвастающиеся победой над какой-либо достойной женщиной – правду они говорят или лгут, – поистине заслуживают тяжелейшей кары и муки. И если подчас такая кара их настигает, не знаю, как по достоинству похвалить ее исполнивших. Ибо если они лгут, то какое злодейство может быть больше, чем ложью лишить женщину того, что она ценит дороже жизни? Лишить именно за то, за что ее следовало бы чтить бесконечными похвалами! Если же они говорят правду, то какой казни достоин мерзавец, воздающий подобной неблагодарностью женщине, когда она, побежденная притворной лестью, притворными слезами, неотступными мольбами, жалобами, хитростями, коварством, лживыми клятвами, позволила излишне увлечь себя любовью, а потом безоглядно, забыв об осторожности, отдала себя в добычу столь лукавой душе?

Отвечу вам и относительно неслыханной воздержности Александра и Сципиона, на которую вы сослались. Не спорю, и тот и другой поступили весьма похвально. Но чтобы вы ни говорили, будто я под видом случаев из древности рассказываю сказки, приведу в пример женщину из нашего времени, женщину более низкого положения, которая выказала куда бо́льшую воздержность, чем оба этих великих мужа.

XLIII

Знал я в свое время одну красивую и любезную девушку, чье имя не назову, чтобы не дать повод для злословия многим невеждам, которые, как только услышат, что женщина влюбилась, сразу думают о ней дурное. Итак, эта девушка, в которую был долгое время влюблен один знатный и прекрасно воспитанный юноша, всем сердцем и душой полюбила его. И знал об этом не только я, которому она сама все охотно по секрету открывала так, будто я был ей даже не братом, а любимой сестрой; но все видевшие ее в присутствии любимого ясно чувствовали ее страсть.

Так вот она, любя столь пламенно, как только может любить душа, до краев полная любовью, прожила два года, сохраняя такое самообладание, что не подала этому юноше ни одного знака, что любит его, кроме разве что тех, которые нельзя было скрыть. Она ни разу не пожелала ни заговорить с ним сама, ни получить от него письмо или подарок, хотя и дня не проходило, чтобы ей не предлагалось то или другое; а как ей этого хотелось, я хорошо знаю. Ибо, если ей изредка тайно удавалось получить в руки какой-то предмет, прежде принадлежавший ему, она хранила его так трепетно, что казалось, будто в нем сосредоточена ее жизнь и все ее благо. И за все это время она ни разу не пожелала доставить ему иное удовольствие, кроме того, что, видя его, позволяла и ему видеть себя, и еще несколько раз ей случилось на публичных празднествах танцевать с ним, как и с другими. И поскольку по всем своим качествам они вполне подходили друг другу, то оба, она и юноша, желали, чтобы столь сильная любовь пришла к счастливой цели и они сделались мужем и женой. Этого желали и все мужчины и женщины их города, кроме лишь ее жестокого отца, который по какой-то злостной и необъяснимой прихоти хотел выдать ее за другого, более богатого. И этому несчастная девушка не воспротивилась ничем, кроме лишь горьких слез. И хоть злополучный брак, к отчаянию бедных влюбленных и при великом сострадании всего города, был заключен, этого удара судьбы оказалось недостаточно, чтобы вырвать столь глубоко укорененную любовь из обоих сердец; она длилась еще три года, притом что молодая женщина весьма осмотрительно ее скрывала и всячески старалась отсекать свои, теперь уже безнадежные, желания. Все это время она продолжала упорно хранить целомудрие; и, видя, что не может честным образом принадлежать тому, кого любила больше всего на свете, предпочла смирить свое желание и по-прежнему не принимала от него ни посланий, ни подарков и даже не отвечала взглядом на взгляд. Сделав свой окончательный выбор, эта бедняжка, истомленная неотступной печалью и до предела ослабленная долговременной страстью, за три года умерла, решив скорее отвергнуть столь вожделенные радости и утехи, а потом и саму жизнь, нежели потерять честь. Были у нее способы и пути получить желаемое тайным образом, без риска быть ославленной или потерпеть какой-либо вред; но она удержалась от того, чего так хотела и к чему непрестанно побуждал ее тот человек, которому одному лишь на свете она была рада служить. Удержалась не от страха или по какой-то другой причине, а ради одной лишь любви к истинной добродетели.

А что скажете вы о другой, которая в течение шести месяцев почти каждую ночь лежала рядом с влюбленным в нее и безмерно дорогим ей мужчиной? Находясь как бы в саду, полном сладчайших плодов, побуждаемая и собственным желанием, и мольбами и плачем того, кто был ей дороже, чем жизнь, она удержалась вкусить от них. И хоть была пленена и лежала нагою, окованная цепью любимых рук, ни разу не сдалась, но сохранила неоскверненным цветок своей чести{435}.

XLIV

Кажутся ли вам, синьор Гаспаро, эти подвиги воздержания равными поступку Александра? Ведь он был пламенно влюблен не в женщин Дария, а во всемирное величие: мысль о бессмертии непрестанно подгоняла его стрекалом славы к трудам и опасностям, так что он не только всеми другими вещами, но и собственной жизнью не дорожил, чтобы стяжать себе имя более славное, чем любое другое. И нас должно удивлять, что с такими помышлениями в сердце он воздержался от того, к чему не особенно и стремился? Ведь не может быть, чтобы он, ни разу прежде не видевший этих женщин, в одно мгновение их полюбил; скорее, возможно, он гнушался ими, так как Дарий был ему врагом. И в таком случае любое проявление похоти по отношению к ним было бы поруганием, а не любовью. И не великое дело, что Александр, который покорил мир великодушием не меньше, чем оружием, удержался от поругания женщин.

Воздержание Сципиона поистине достойно большой похвалы; но и оно, если хорошо размыслить, не сравнится с воздержанием тех двух женщин; ибо и он тоже удержался от того, к чему не стремился, будучи молодым полководцем во вражеской стране, в самом начале серьезнейшей кампании, имея на родине как тех, которые многого от него ждали, так и строгих судей, подчас каравших не только за большие, но и за совсем малые проступки; он помнил, что среди этих судей есть и его враги. Сознавал и то, что, поскольку девушка знатная и обручена знатному человеку, он, нанеся ей бесчестие, может возбудить против себя такую вражду, которая сильно отдалит, а то и совершенно отнимет у него победу. Поэтому он и сдержал несильное и вредное для него самого вожделение, показав и власть над собой, и честность вместе со щедростью, что дало ему взамен, как пишут историки, души всех тех людей и стоило целого войска, ибо своим благоволением он завоевал сердца, которые, возможно, для силы оружия оказались бы неприступными. Так что в его случае можно говорить скорее о военной хитрости, чем о воздержности. Хотя слава этого происшествия, может быть, и преувеличена, ибо некоторые авторитетные писатели утверждают, что эта девушка все-таки была использована Сципионом для любовных утех{436}. Зато сказанное мной выше сомнению не подлежит.