А что скажете вы об одной простой крестьяночке? Дело было несколько месяцев назад в Гадзуоло, близ Мантуи. Вместе с сестрой она вышла жать пшеницу и, истомленная жаждой, зашла в один дом напиться. Хозяин дома, молодой, видя, что она красива и никого с нею нет, схватил ее за руки и сначала по-хорошему, затем с угрозами стал склонять ее исполнить его желание; она сопротивлялась все упорнее; наконец, жестоко избив, он взял ее силой. Простоволосая, растрепанная, в слезах, она вернулась в поле к сестре, но так и не захотела рассказать ей, хоть та и настаивала, о насилии, которое потерпела в том доме. Затем они пошли домой, и казалось, что она понемногу успокаивается; не выказывая уже никакого волнения, она дала сестре некоторые поручения; когда же дошли до высокого берега Ольо – реки, текущей близ Гадзуоло, – она, немного отстав от сестры, не знавшей и даже не подозревавшей, что было у нее на уме, бросилась с обрыва. Сестра со скорбью и слезами побежала за ней вдоль реки, которая сильным течением быстро уносила ее вниз. Каждый раз, когда несчастная показывалась из воды, сестра бросала ей веревку, которую взяла с собой, чтобы вязать снопы; и хотя веревка не раз падала ей прямо в руки, так как ее несло недалеко от берега, девушка непреклонно и решительно отстраняла, отталкивала ее от себя и, уклоняясь от всякой помощи, которая могла спасти ей жизнь, вскоре обрела смерть. И двигало ею не благородство крови, не страх еще более жестокой смерти или позора, но лишь скорбь об утраченном девстве.

Теперь можете представить, сколько других женщин совершают поступки, достойные вечной памяти, которые остаются неизвестными. Ведь поступок, давший столь яркое свидетельство о добродетели этой девушки, был совершен, можно сказать, едва ли не вчера; и никто не говорит о ней, и даже имени ее никто не знает{441}. Хотя, не приключись тогда же и смерть епископа Мантуанского, дяди нашей синьоры герцогини{442}, обрывистый берег Ольо, в том месте, где она бросилась в воду, непременно был бы украшен теперь прекрасным памятником{443} в честь столь великой души, которая при жизни обитала в смиренном и худородном теле, но тем бо́льшую славу заслужила по кончине{444}.

XLVIII

Здесь мессер Чезаре ненадолго умолк, а затем, поскольку все тоже молчали, продолжил:

– На моей памяти был подобный случай и в Риме. Одну красивую и благородную молодую римлянку долгое время обхаживал человек, который якобы ее сильно любил; но она и смотреть на него не хотела, не говоря о чем-то большем. Тогда он подкупил ее служанку, и та, желая получить еще больше, уговорила свою госпожу в один не особенно празднуемый день пойти в церковь Святого Себастьяна. Заранее известив об этом влюбленного и научив его, что делать, она завела девушку в один из тех темных гротов, которые обычно посещают все приходящие на поклонение к святому Себастьяну, а там, спрятавшись, ожидал ее юноша. Оказавшись в гроте наедине с той, которую так любил, он стал так нежно, как только мог, умолять ее сжалиться и переменить прежнюю суровость на любовь. Но, видя, что все мольбы тщетны, перешел к угрозам, а когда и это не помогло, принялся яростно ее избивать. Твердо решившись исполнить свое намерение, если не иными средствами, то насилием, и пользуясь помощью лукавой женщины, которая ее сюда привела, он, однако, так и не смог уговорить ту, которой желал; бедная девушка хоть имела и слабые силы, но и словом и делом защищалась, как только могла. Наконец, видя, что не может добиться желаемого из-за ее отвращения к нему, и боясь, как бы ее родные, узнав о происшествии, не покарали его, этот негодяй с помощью служанки, боявшейся того же, задушил несчастную девушку и там же, в гроте, ее и оставил, а сам, бежав из города, сумел скрыться. Служанка же, ослепленная собственным преступлением, бежать не смогла. Схваченная на основании улик, она во всем созналась и получила достойное возмездие. Тело же неустрашимой и благородной женщины с великой честью было поднято из грота и перенесено в Рим для погребения, с лавровым венком на челе, провожаемое бесчисленной толпой мужчин и женщин, и не было из них никого, кто вернулся бы домой без слез; и таким образом все множество народа не меньше оплакивало, чем прославляло, эту удивительную душу.

XLIX

Но перейду к тем женщинам, о которых вы и сами знаете: разве не слышали вы о том, как синьора Феличе делла Ровере, плывя в Савону, подумала, что паруса, показавшиеся вдали, – это корабли папы Александра, посланные за ней в погоню, – и со всей решительностью приготовилась броситься в море, в случае если они приблизятся и не будет средства бежать{445}. И не надо думать, будто она решилась на это опрометчиво, ибо вы, как и все остальные, знаете, с каким умом и осторожностью соединена редкая красота этой женщины.