Хватаю свой рюкзак с заднего сиденья.

Распахиваю свою дверцу и выкатываюсь наружу, крепко прижимая к себе куртку и рюкзак. Его рука хватает длинный подол куртки и дергает, холодная грязь под моими ногами чавкает и скользит, я теряю равновесие, и паника пронзает меня острыми иглами. Я не могу позволить ему добраться до меня. Выпускаю пуховик, выпрямляюсь, ухватившись за дверцу, и бегу прочь со всей быстротой, на какую способна.

Потому что на этот раз я действительно чувствую затылком дыхание монстра.

Едва я оказываюсь на открытом месте, как дождь обрушивается на меня, словно тысячи холодных ножей, пронзающих меня насквозь, но я не замедляю бег. Я тяжело дышу, ужас почти ослепляет меня, но я отбрасываю его прочь. Я должна думать.

Я поранила Грэма, но не остановила его. Я не знаю, какое оружие есть при нем – дробовик, возможно, пистолет и, несомненно, нож, быть может, не один. У меня есть лишь «ЗИГ-Зауэр» и жалкие остатки патронов, купленных в тире. Я понимаю, что, лишившись куртки, оказалась в смертельной опасности. Холодный фронт понизил температуру воздуха до десяти или даже пяти градусов по Цельсию, прибавим к этому влажность… я уже чувствую, как холод добирается до моего тела сквозь жар, порожденный страхом и яростью. От дождя земля размокла и сделалась скользкой, а я не знаю эти леса. Я не местная. У меня нет военной подготовки, как у Сэма или Хавьера. За меня некому молиться.

Но мне на это глубоко плевать. Я не проиграю.

Добегаю до полосы густого подлеска и бегу сквозь него так быстро, как только могу. По пути обзавожусь коллекцией синяков и порезов. Да, я знаю, что бежать в темноте – это невероятно дурацкая идея. Замедляю шаг, нащупываю путь, успешно избегая того, чтобы напороться на острую сломанную ветку. Обхожу ее, сажусь на корточки и расстегиваю рюкзак. Достаю кейс с пистолетом и открываю его. Не глядя собираю пистолет и проверяю магазин. Он пуст. Я ищу в рюкзаке запасные патроны и понимаю, что ублюдки из Нортонского полицейского управления, похоже, расстреляли почти весь мой боезапас для баллистической экспертизы.

Снаряжаю магазин всем, что осталось. Семь патронов. Всего семь.

«Хватит и одного», – говорю я себе. Это ложь, конечно. Адреналин заставляет людей двигаться, сражаться, делает их смертельно опасными даже тогда, когда им следовало бы уже пасть замертво.

Но это работает и в мою пользу тоже. Я не собираюсь лечь и сдаться.

Сейчас страх делает меня сильной. Зоркой. Необычайно выносливой.

Ослепительная вспышка белого света разрывает воздух, и я чувствую, как от электрического разряда все волоски на моем теле поднимаются дыбом; затем раздается оглушительный раскат грома. Молния бьет в соседний холм, и сосна, стоящая на нем, внезапно вспыхивает. Ее верхняя половина откалывается и падает, рассыпая вокруг искры.

И в этом свете я вижу темный силуэт Грэма, пробирающегося через подлесок. Он совсем рядом.

Нужно действовать. Он тоже может увидеть меня.

Это похоже на кошмар, особенно в свете дерева, горящего вдали: кустарник, стволы деревьев, дождь, густая грязь скользит под ногами, облепляет мои ботинки и штанины моих джинсов. Я мерзну, но почти не чувствую этого – все мои силы сосредоточены на том, чтобы двигаться быстро, но как можно бесшумнее. Я не знаю, где Грэм. Я не могу рисковать и стрелять в него, пока он не окажется в прямой видимости, без всяких преград. Стрельба в панике – стрельба впустую.

И я не могу позволить себе случайно убить его. Он нужен мне живым. Мне нужно узнать, где мои дети.

Моя задача сложнее, чем его, и, как ни странно, в этот момент я представляю, что Мэл шепчет мне: «Ты можешь это сделать. Я дал тебе силу».

Мне ненавистно признавать это, но он прав.

Поднимаюсь до половины склона по крутой скользкой тропе, когда ощущаю, как мне в руку выше локтя впивается дробь. Что-то горячее расплескивается по верхней части руки, словно меня окатили кипятком из шланга. Шок быстро проходит; я шатаюсь, оскальзываюсь, хватаюсь за древесные стволы, чтобы удержаться на ногах. Сквозь дождь пробивается резкий сильный запах пороховой гари, и я с каким-то искренним удивлением думаю: «Он попал в меня». Логическая часть моего сознания говорит мне, что все не так плохо: это было скользящее попадание, а не прямой выстрел из дробовика, который разорвал бы мои мышцы в клочья. Это просто… неудобство. Я по-прежнему могу шевелить рукой, брать ею предметы. Все остальное может подождать. Ужас внутри меня кричит, чтобы я сошла с тропы, нашла укрытие, свернулась там и умерла, но я не могу позволить этому чувству управлять мною.

Я слышу что-то сквозь шум дождя и дальний рокот грома.

Грэм смеется.

Прячусь за толстый ствол дерева и перевожу дыхание, а когда оглядываюсь, то, по счастливой случайности, молния озаряет тропу. Грэм недалеко позади меня, и, когда он вскидывает руку, чтобы защитить глаза от яркой вспышки, я понимаю, что на нем очки ночного видения.

Он мог видеть, как я бегу в темноте.

Я ощущаю прилив отчаяния. У меня семь патронов в пистолете против его дробовика, и в темноте, среди этого адского дождя, я не могу прицелиться как следует, а у него эти чертовы очки. Я чувствую, как от меня ускользает последняя надежда. Я никогда не найду своих детей. Я умру и буду гнить здесь, на этой горе, и никто никогда не узнает, кто убил меня.

Новые силы, как ни странно, мне придает картина того, как будет обсасывать мою участь «Сайко патрол». «Так ей и надо, этой сучке. Наконец-то справедливость восторжествовала!»

Я не допущу, чтобы они победили.

Жду, пока Грэм сокращает расстояние между нами. Если уж стрелять, то наверняка. Я могу это сделать. Подождать, пока молния ослепит его снова, выйти из-за дерева и выстрелить. Он – картонная мишень в тире, я смогу это.

Все проходит идеально. Яркая, голубовато-белая вспышка четко высвечивает Грэма, и я целюсь, спокойно и гладко, но не успеваю нажать на спуск, как в затылок мне упирается жесткое дуло дробовика и я слышу, как Кайл Грэм, его старший сын, кричит:

– Пап, я ее поймал!

Изумление приглушает волну паники, но я не думаю. Я действую.

Разворачиваюсь влево, ловко и резко – в кои-то веки грязь не мешает мне, а помогает, – и отбиваю дуло вбок ребром ладони, а потом разворачиваю руку, чтобы крепко вцепиться в металл и рвануть с вывертом. Одновременно с этим движением я пинаю Кайла в пах. В последний момент чуть меняю направление удара, вспомнив, что сражаюсь не с мужчиной. Он – мальчишка, всего лишь мальчишка, почти ровесник моей дочери, и он ничуть не больше виноват в том, что его отец маньяк, чем Ланни – в том, что родилась дочерью Мэла.

И все же этого достаточно, чтобы причинить Кайлу боль. Он охает и отшатывается назад, выпуская дробовик. Вес оружия оттягивает мою раненую левую руку. Я сую пистолет в карман джинсов, надеясь, что не прострелю себе ногу, и отвешиваю Кайлу резкий пинок под зад.