Именно благодаря Петру Наумовичу вошел в мою жизнь поэт Борис Рыжий, а у поколения стажеров родился удивительный спектакль «Рыжий» с его точно уловленным Фоменко лейтмотивом: «Как хорошо мы плохо жили». И если бы не он, не прикипеть бы мне к этим стихам: «В России расстаются навсегда», «Больше черного горя, поэт» или превращенного Сергеем Никитиным в танго «На окошке на фоне заката». Кстати, мне всегда казалось, что в финале герой стихотворения не вернулся к N не потому, что разлюбил ее, а потому, что умер:

Петр Наумович не терпел высокого тона. Но я пишу, как есть, – с нежностью, с болью. Ведь он сам позволял себе и романтизм, и сентиментальность. Иначе откуда взяться его спектаклям – такой пушкинской поэзии в прозе, такой моцартовской музыкальности? Такой «Деревне», «Войне и миру», «Семейному счастию»? Такому отношению к жизни? Откуда?

Он очень болел за свой театр. Неустанно искал материал актерам, понимал, что каждый ждет от него «звездной» роли. Думал о «Даме с камелиями» с Ксенией Кутеповой, все время искал пьесу для Галины Тюниной… Почти год незадолго до ухода работал над «Борисом Годуновым». Боже мой, никто больше так тексты не разбирает! Это высший режиссерский класс – нюансы, глубина, подробности, исторические ссылки, народные заговоры, песни, заклинания…

И в музыкальных партитурах его спектаклей виртуозно «пригнаны» друг к другу классики, Варя Панина, народная песня, шансон, стук колес поезда, громовые раскаты. Петр Наумович знал музыку, как никто. Чувствовал, понимал. Он открыл мне джаз, который играли великий классик Иегуди Менухин и выдающийся джазовый скрипач Стефано Граппелли. Их кассету, где танго «Ревность» соседствует с «Чаконой» Баха, я часто слушаю в машине…

Уж если кому было браться за постановку опер – так ему в первую очередь. Но все предложения им отклонялись… Даже в годы дружбы с Евгением Колобовым, память о котором Петр Наумович всегда хранил, и большой портрет Жени висел у него в «библиотеке». (Когда-то бездомный в те годы театр Фоменко нашел приют на Таганке в ДК «Зенит», где обитала «Новая Опера» Колобова. Там в промежутках между многомесячными зарубежными гастролями шли их спектакли.) Конечно, можно только мечтать и воображать, как он поставил бы «Бориса Годунова» или «Травиату». Но «жизнь полна упущенных возможностей», как писал Ромен Гари…

Вместо опер Петр Наумович сделал свою любимую музыкальную «Сказку Арденнского леса» с песнями Юлия Кима, подарив стажерам во время репетиций главные, сокровенные знания о профессии. И вновь (в третий раз за свой режиссерский путь) вывел на сцену Жака-Меланхолика, которого сыграл преданный Кирилл Пирогов, будущий Максудов в последней постановке Фоменко – булгаковском «Театральном романе».

…Сказать, что Петр Наумович любил петь, – значит выразиться очень скромно. Кажется, многое записали. И еще больше осталось в легендах. Как он по просьбе Елены Камбуровой исполнил песню «Подари на прощанье мне билет На поезд куда-нибудь…». Романсы в его исполнении неповторимы – «Снился мне сад», «Шумела ночь». А рядом – «Одесский порт», «По тундре», «Девочка-москвичка», «Рафалик»…

Вот песня Анчарова «Нет причин для тоски на свете», ее он спел в юбилейной программе, посвященной Татьяне и Сергею Никитиным. Песня малоизвестная, мужественная:

Казалось, про себя поет. Так же, как и в другой анчаровской песне «Балалаечку свою я со шкапа достаю, На Канатчиковой даче тихо песенку пою…». Находил в этой приблатненно-дворовой манере что-то суровое, настоящее. И «присваивал». Но ведь и «О бедном гусаре замолвите слово» тоже было – про себя, особенно угрожающе-бандитское «Я в доме у вас не нарушу покоя» (когда в раскатистом «р» – «не нар-р-рушу» слышалось что-то разбойничье). И его обожаемый Вертинский – со всей театральностью, с его пародийной аффектацией и интонацией, которую Петр Наумович имитировал виртуозно. Был со студенческих лет его «фанатом», «пропадал» – до того восхищался. Рассказывал про фиолетовый фрак Вертинского, про его жест, с которым тот уходил за кулисы, про иронию в исполнении песни «Без женщин», откровенную жестикуляцию, сопровождающую фразу: «И как-нибудь уж там застраховать простое самолюбие мужчины».

…Мне, как и многим, было за него страшно. Но Петр Наумович всей своей жизнью изгонял этот страх. Встречала его или просто говорила по телефону– и тревога улетала. Он любил то, «что нельзя». Например, мороженое: сливочный пломбир в вафельном стаканчике (раньше – за 19 копеек) и фруктовое (раньше – за 9 копеек). Предпочитал ледяную воду, промороженные моченые яблоки и вообще всякую простую еду – картошку с селедкой и черным хлебом, гречневую кашу, яичницу с помидорами, которую сам превосходно готовил.

Боготворящий Петра Наумовича Константин Райкин, блестяще игравший в его постановке «Великолепный рогоносец» в театре «Сатирикон», относится к той редкой породе актеров, кто чувствует поэзию на молекулярном уровне. В роли Сирано де Бержерака в переводе Вл. Соловьева Райкин произносил монолог, который в полной мере мог бы быть отнесен к Петру Фоменко:

На прощании с Петром Наумовичем 13 августа 2012 года в театре звучала безупречная классика – Бах, Рахманинов, Моцарт. Но когда раздались трели «Танго соловья» из «Деревни», сдержаться было совершенно невозможно. Как и при звуках хора из «Набукко» Верди, гимна театра, сопровождавшего каждый «домашний» праздник, в этот трагический день проводившего режиссера и создателя театра в последний путь…

Душа Петра Наумовича навсегда останется в этих стенах – точнее, в «библиотеке», в «щелях» Зеленого и Серого залов старой сцены. Пока там будут его любить…

Как-то само собой в процессе многолетнего общения возникло у меня это обращение из классической русской литературы, из Тургенева или Бунина: «Друг мой». Конечно, Петр Наумович обращался и на «ты», и на «вы», и по имени, и по имени-отчеству, я – только по имени-отчеству. И вдруг, возможно, навеянное песней Вертинского («Стал я грустным, стал печальным поутру, Друг мой дальний, друг мой тайный…») появилось это обращение и прижилось. Мне нравилось так отвечать по телефону: «Здравствуйте, друг мой…»

Внимательно следя за всем, что было связано с его работой, анализируя этот тернистый путь, я видела его сомнения, мучительные решения, «бьесся-бьесся» (так он в шутку говорил, но это было правдой), знала о его бессоннице, о мучительном ежедневном служении своему делу. Ценно было все, что вызывало его интерес. А теперь – ничто никуда не влечет… За эти годы я научилась безошибочно выбирать главное, не обращать внимания на мелочи, его трудный характер меня не пугал, ведь я тоже не терпела суеты и презирала тщеславие. «У тебя выдержка, как у старого фотоаппарата», – пошутил однажды Петр Наумович… Театральные впечатления этих лет «под звездой Фоменко» дорогого стоят. Но какие-то мимолетные события не из мира искусства, а просто из жизни, оказывается, стоят неизмеримо дороже. Как так получается?..