Здесь он остановился и осмотрелся, отыскивая гостиницу. Наплощади находились белое здание банка, красная пивоварня и желтая ратуша, а науглу стоял большой деревянный дом, окрашенный в зеленый цвет, на фасадекоторого виднелась вывеска Джорджа. К этому дому и бросился Оливер, как толькоего заметил.

Он заговорил, с форейтором, дремавшим в подворотне, который,выслушав, направил его к конюху, а тот к хозяину гостиницы, высокомуджентльмену в синем галстуке, белой шляпе, темных штанах и сапогах сотворотами, который, прислонясь к насосу у ворот конюшни, ковырял в зубахсеребряной зубочисткой.

Сей джентльмен неторопливо пошел в буфетную выписать счет,что отняло много времени; когда счет был готов и оплачен, нужно было оседлатьлошадь, а человеку одеться, и на это ушло еще добрых десять минут. Оливер был втаком нетерпении и тревоге, что не прочь был сам вскочить в седло и мчатьсягалопом до следующей станции. Наконец, все было готово; и когда маленький пакетбыл вручен вместе с предписаниями и мольбами как можно скорее его доставить,человек пришпорил лошадь и поскакал по неровной мостовой рыночной площади;минуты через две он был уже за городом и мчался по дороге к заставе.

Так как было нечто успокоительное в сознании, что за помощьюпослано и ни минуты не потеряно, Оливер, у которого немножко отлегло от сердца,побежал через двор гостиницы. В воротах он неожиданно налетел на высокого,закутанного в плащ человека, выходившего в тот момент из гостиницы.

— Ого! — вскричал этот человек, взглянув наОливера и внезапно попятившись. — Черт возьми, что это значит?

— Простите, сэр, — сказал Оливер, — я оченьспешил домой и не заметил, как вы вышли.

— Проклятье! — пробормотал человек, впиваясь вмальчика своими большими темными глазами. — Кто бы подумал! Разотрите егов порошок — он все равно выскочит из каменного гроба, чтобы встать на моемпути!

— Простите, — заикаясь, сказал Оливер, смущенныйбезумным взглядом странного человека. — Надеюсь, я вас не ушиб?

— Черт бы тебя побрал! — проскрежетал тот, внесебя от бешенства. — Если бы только хватило у меня храбрости сказатьслово, я бы от тебя отделался в одну ночь. Проклятье на твою голову, чуму тебев сердце, чертенок! Что ты тут делаешь?

Бессвязно произнеся эти слова, человек потряс кулаком. Оншагнул к Оливеру, словно намереваясь его ударить, но вдруг упал на землю спеной у рта, корчась в припадке.

Одно мгновение Оливер смотрел на судороги сумасшедшего (онпринял его за сумасшедшего), потом бросился в дом звать на помощь. Убедившись,что того благополучно перенесли в гостиницу, Оливер побежал домой как можнобыстрее, чтобы наверстать потерянное время, и с великим изумлением и не безстраха размышлял о странном поведении человека, с которым только что расстался.

Впрочем, это происшествие недолго его занимало, ибо когда онвернулся в коттедж, событий там было достаточно, чтобы дать пищу дляразмышлений и стереть из памяти все мысли о самом себе.

Роз Мэйли стало хуже; еще до полуночи она начала бредить.Врач, проживавший в этом местечке, не отходил от ее постели; осмотрев больную,он отвел в сторону миссис Мэйли и объявил, что болезнь опасна.

— Чудо, если она выздоровеет, — сказал он.

Сколько раз Оливер вставал в ту ночь с постели и, крадучисьвыйдя на лестницу, прислушивался к малейшему звуку, доносившемуся из комнатыбольной! Сколько раз начинал он дрожать всем телом, и от ужаса на лбу у неговыступал холодный пот, когда внезапно раздавшиеся торопливые шаги заставлялиего опасаться, что уже совершилось то, о чем слишком страшно было думать! Иможно ли было сравнить прежние пламенные его молитвы с теми, какие возносил онтеперь, молясь в тоске и отчаянии о жизни и здоровье кроткого существа,стоявшего у самого края могилы!

О, какое это жестокое мучение — быть беспомощным в то время,когда жизнь того, кого мы горячо любим, колеблется на чаше весов! О, этимучительные мысли, которые теснятся в мозгу и силой образов, вызванных ими,заставляют неистово биться сердце и тяжело дышать! О, это страстное желаниехоть что-нибудь делать, чтобы облегчить страдания или уменьшить опасность,которую мы не в силах устранить; уныние души, вызванное печальным воспоминаниемо нашей беспомощности, — какие пытки могут сравниться с этими, какие думыили усилия могут в самую трудную и горячечную минуту их ослабить!

Настало утро, а в маленьком коттедже было тихо. Говорилишепотом. Время от времени у ворот появлялись встревоженные лица; женщины и детиуходили в слезах. Весь этот бесконечный день до самой ночи Оливер ходил по садуи поминутно поглядывал с дрожью на окно комнаты больной, и ему казалось, чтонад ним простерлась смерть. Поздно вечером приехал мистер Лосберн…

— Как это тяжело! — сказал добряк-доктор,отворачиваясь при этом в сторону. — Такая молодая, всеми любимая! Нонадежды очень мало.

Снова утро. Ярко светило солнце — так ярко, словно не виделони горя, ни забот; вокруг была пышная листва и цветы, жизнь, здоровье — звуки икартины, вещавшие о радости, а прекрасное юное создание быстро угасало. Оливерпрокрался на старое кладбище и, присев на зеленый холмик, плакал и молился оней в тишине.

Такой был покой и так прекрасно вокруг, таким радостнымказался озаренный солнцем пейзаж, такая веселая музыка слышалась в песняхлетних птиц, так вольно над самой головой проносился грач, столько было жизни ирадости, что мальчик, подняв болевшие от слез глаза и осмотревшись вокруг,невольно подумал о том, что сейчас не время для смерти, что Роз, конечно, неможет умереть, когда так веселы и беззаботны все эти бесхитростные создания,что время рыть могилы в холодную и унылую зимнюю пору, а не теперь, когда всезалито солнцем и благоухает. Он невольно подумал, что и саваны предназначеныдля морщинистых стариков и никогда не облекали своими страшными складкамимолодое и прекрасное тело.

Похоронный звон церковного колокола грубо оборвал Этидетские размышления. Еще один удар! Еще! Они возвещали о погребальной службе. Вворота вошла скромная группа провожающих; на них были белые банты, потому чтопокойник был молод. С обнаженной головой они стояли у могилы, и среди плачущихбыла мать — мать, потерявшая ребенка. Но ярко светило солнце и птицы пели.

Оливер побрел домой, размышляя о том, сколько добра видел онот молодой леди, и мечтая, чтобы вновь вернулось то время и он мог бы неустаннодоказывать ей свою благодарность и привязанность. У него не было никакихоснований упрекать себя в небрежности или невнимании — он служил ей преданно, итем не менее припоминались сотни мелких случаев, когда, казалось ему, он мог быпроявить больше усердия и рвения, и он сожалел, что этого не сделал. Мы должныбыть осторожны в своих отношениях с теми, кто нас окружает, ибо каждая смертьприносит маленькому кружку оставшихся в живых мысль о том, как много былоупущено и как мало сделано, сколько позабытого и еще больше непоправимого! Нетраскаяния более жестокого, чем раскаяние бесполезное; если мы хотим избавитьсебя от его мук, вспомним об этом, пока не поздно.