— Случись самое скверное, Гарри, — сказала миссисМэйли, — твоя жизнь, боюсь, была бы навсегда разбита, и тогда имело быочень, очень мало значения, приехал ты сюда днем раньше или позже.

— А если и так, что удивительного? — возразилмолодой человек. — И зачем говорить если? Это так и есть, так и есть… выэто знаете, маменька… должны знать.

— Я знаю, что она заслуживает самой нежной и чистойлюбви, на какую способно сердце мужчины, — сказала миссис Мэйли, —знаю, что ее преданная и любящая натура требует не легкого чувства, но глубокогои постоянного. Если бы я этого не понимала и не знала вдобавок, что, изменись кней тот, кого она любит, она тут же умерла бы с горя, я почла бы свою задачу нестоль трудной и с легким сердцем взялась бы за исполнение того, что считаюсвоим непреложным долгом.

— Это жестоко, маменька, — сказал Гарри. —Неужели вы до сих пор смотрите на меня как на мальчика, не ведающего своегособственного сердца и не понимающего стремлений своей души?

— Я думаю, дорогой мой сын, — ответила миссисМэйли, положив руку ему на плечо, — что юности свойственны благородныестремления, которые не бывают длительными, а среди них есть такие, которые,будучи удовлетворены, оказываются еще более мимолетными. А прежде всего ядумаю, — продолжала леди, не спуская глаз с сына, — что есливосторженный, пылкий и честолюбивый человек вступает в брак с девушкой, на чьемимени лежит пятно, то хотя она в этом не повинна, бессердечные и дурные людимогут карать и ее и их детей и, по мере его успеха в свете, напоминать ему обэтом пятне и издеваться над ним; и я думаю, что этот человек — как бы ни был онвеликодушен и добр по природе — может когда-нибудь раскаяться в союзе, какойзаключил в молодости. А она, зная об этом, будет страдать.

— Маменька, — нетерпеливо сказал молодойчеловек, — тот, кто поступил бы так, недостоин называться мужчиной инедостоин женщины, которую вы описываете.

— Так думаешь ты теперь, Гарри, — отозвалась мать.

— И так буду думать всегда! — воскликнул молодойчеловек. — Душевная пытка, какую я претерпел за эти два дня, вырывает уменя признание в страсти, которая, как вам хорошо известно, родилась не вчера ивозникла не вследствие моего легкомыслия. Роз, милой, кроткой девушке, навсегдаотдано мое сердце, как только может быть отдано женщине сердце мужчины. Все моимысли, стремления, надежды связаны с нею, и, препятствуя мне в этом, вы беретев свои руки мое спокойствие и счастье и пускаете их по ветру. Маменька,подумайте хорошенько об этом и обо мне и не пренебрегайте тем счастьем, окотором вы как будто так мало думаете!

— Гарри! — воскликнула миссис Мэйли. — Какраз потому, что я так много думаю о горячих и чувствительных сердцах, мне быхотелось избавить их от ран. Но сейчас сказано об этом достаточно, более чемдостаточно…

— В таком случае пусть решает Роз, — перебилГарри. — Вы не будете отстаивать свои взгляды, чтобы создавать препятствияна моем пути?

— Нет, — ответила миссис Мэйли, — но мне быхотелось, чтобы ты подумал…

— Я думал! — последовал нетерпеливый ответ. —Мама, я думал годы и годы. Я начал думать об этом, как только стал способенрассуждать серьезно. Мои чувства неизменны, и такими они останутся. К чему мнетерпеть мучительную отсрочку и сдерживать их, раз это ничего доброго принестине может? Нет! Прежде чем я отсюда уеду, Роз должна меня выслушать.

— Она выслушает, — сказала миссис Мэйли.

— Судя по вашему тону, вы как будто полагаете,маменька, что она выслушает меня холодно, — сказал молодой человек.

— Нет, не холодно, — ответила старая леди. —Совсем нет.

— Тогда как? — настаивал молодой человек. —Не отдала ли она свое сердце другому?

— Конечно, нет! — сказала его мать. — Если неошибаюсь, ее сердце принадлежит тебе. Но вот что хотелось бы мнесказать, — продолжала старая леди, удерживая сына, когда тот хотелзаговорить, — прежде чем ставить все на эту карту, прежде чем позволитьсебе унестись на крыльях надежды, подумай минутку, дорогое мое дитя, об историиРоз и рассуди, как может повлиять на ее решение то, что она знает о своемсомнительном происхождении, раз она так предана нам всей своей благороднойдушой и всегда так безгранично готова пренебречь своими интересами — как всерьезных делах, так и в пустяках.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я предоставляю тебе подумать, — отозваласьмиссис Мэйли. — Я должна вернуться к ней. Да благословит тебя бог!

— Мы еще увидимся сегодня вечером? — с волнениемспросил молодой человек.

— Позднее, — ответила леди, — когда я придуот Роз.

— Вы ей скажете, что я здесь? — спросил Гарри.

— Конечно, — ответила миссис Мэйли.

— И скажите, в какой я был тревоге, сколько страдал икак хочу ее видеть. Вы не откажете мне в этом, маменька?

— Нет, — отозвалась старая леди. — Я скажу ейвсе.

И, ласково пожав сыну руку, она вышла. Пока шел этотторопливый разговор, мистер Лосберн и Оливер оставались в другом конце комнаты.Теперь мистер Лосберн протянул руку Гарри Мэйли, и они обменялись сердечнымиприветствиями. Затем доктор в ответ на многочисленные вопросы своего молодогодруга дал точный отчет о состоянии больной, оказавшейся не менее утешительным,чем слова Оливера, пробудившие в нем надежду. Мистер Джайлс, делая вид, будтозанят багажом, прислушивался, навострив уши.

— За последнее время ничего особенного не подстрелили,Джайлс? — осведомился доктор, закончив отчет.

— Ничего особенного, сэр, — ответил мистер Джайлс,покраснев до ушей.

— И воров никаких не поймали и никаких грабителей неопознали? — продолжал доктор.

— Никаких, сэр, — важно ответил мистер Джайлс.

— Жаль, — сказал доктор, — потому что такогорода дела вы обделываете превосходно… А скажите, пожалуйста, как поживаетБритлс?

— Паренек чувствует себя прекрасно, сэр, — ответилмистер Джайлс, вновь обретя свой обычный, снисходительный тон, — и проситзасвидетельствовать вам свое глубокое уважение.

— Отлично, — сказал доктор. — При виде вас явспомнил, мистер Джайлс, что за день до того, как меня так поспешно вызвали, яисполнил, по просьбе вашей доброй хозяйки, маленькое приятное для васпоручение. Не угодно ли вам отойти на минутку сюда, в угол?

Мистер Джайлс величественно, с некоторым изумлением отступилв угол и имел честь вести шепотом краткую беседу с доктором, по окончаниикоторой отвесил великое множество поклонов и удалился необычайно важнойпоступью. Предмет этого собеседования остался тайной в гостиной, нонезамедлительно был обнародован в кухне, ибо мистер Джайлс отправился прямотуда и, потребовав кружку эля, возвестил с торжественным видом, что его госпожеугодно было в награду за его доблестное поведение в день неудавшегося грабежаположить в местную сберегательную кассу двадцать пять фунтов специально длянего. Тут обе служанки подняли руки и глаза к небу и предположили, что теперьмистер Джайлс совсем возгордится. На это мистер Джайлс, расправив жабо,ответствовал: «Нет, нет», — добавив, что, если они заметят хотьсколько-нибудь высокомерное отношение с его стороны к подчиненным, он будет имблагодарен, когда бы они ему об этом ни сказали. А затем он сделал еще многодругих замечаний, в не меньшей мере свидетельствовавших о его скромности,которые были приняты так же благосклонно и одобрительно и являлись такими жеоригинальными и уместными, какими обычно бывают замечания великих людей.