Включаю розовенький ночник, и комната мгновенно трансформируется то ли в грот доброй феи, то ли в дешевый бордель. Медленно снимаю одежду, умываюсь, заползаю в свою до смешного мягкую постель и закрываю глаза. Странное это чувство — вновь оказаться в односпальной кровати: такое ощущение, будто лежишь в роскошном открытом гробу. Принимаю решение не усугублять иллюзию — и не надеваю ночнушку с Белоснежкой.

Как нарочно, у меня разыгрывается сильнейшая мигрень, и я не встаю с постели до самой пятницы. То есть до того дня, на который Мэтт назначил мою «отвальную». Он предложил встретиться возле «Колизея»[59]в 16:00, сказав, чтобы я ничего не планировала на вечер: на тот случай, если «дело примет опасный оборот». Для меня это не проблема, поскольку отныне и до конца жизни все мои вечера абсолютно свободны. Перезваниваю ему: убедиться, что у него ничего не изменилось.

— Прямо перед фасадом, в четыре, если только ты не решишь меня продинамить, — говорит Мэтт.

Я улыбаюсь, впервые за много-много дней.

И еще я должна позвонить Бабс. Я знаю, что должна, но физически просто не в состоянии. Ситуация очень похожа на то, когда стоишь в ванной: линия бикини густо сдобрена этой липкой гадостью, тканевая полоска уже налеплена сверху и приглажена, отступать поздно, деваться некуда, надо собраться с духом и рвануть с корнем жесткую волосяную поросль, и, и, и — твоя рука отказывается повиноваться. А как вы хотели?! Она же прекрасно знает: послушаться приказа спятившего мозга означает дичайшую боль и искры из глаз.

В общем, я не звоню. Позвонить Бабс было бы равносильно самоубийству. Принять бой или бежать? Какая чушь — вариантов нет! Удивительно, что я не родилась с крыльями за спиной. Сейчас я — сплошное месиво из страхов и тревог. Стоит лишь подумать: «ну же, давай, позвони ей, набери номер», — и мое сердце тут же съеживается. И я не звоню. Невыносима даже мысль о том, чтобы выслушать все, что она обо мне думает. Возможно, я напишу ей письмо.

Мэтту достаточно одного взгляда, чтобы объявить меня «девочкой на героине». Мне слышится «героиней» — и я довольна. Пока он не добавляет:

— Вам бы, девушка, чуток поправиться.

Нахмурившись, я отвечаю, что у меня вирус.

Затем нагибаюсь, чтобы потрепать Падди, и вдруг чувствую, как что-то похожее на картофелину, — возможно, мой мозг, — угрожающе катится у меня в голове по направлению к передней части черепа. Поспешно выпрямляюсь.

— А Белинда и Мел не придут?

— Не говори ерудны, — отвечает Мэтт. — Им просто надо еще кое-что доделать. Они подойдут прямо в паб, через несколько минут.

Я согласно киваю, стараясь не думать об ироничности ситуации: те, кто выпер меня с работы, теперь собираются отметить со мной мой бесславный уход. Но по мере того, как мы гуськом шагаем в сторону бара «Чандос», нелепость ситуации дает о себе знать все сильнее, и, в конце концов, я немею от унижения и не могу придумать ни слова, не говоря уже о том, чтобы произнести его.

— Так что там у тебя за проблема? — требовательно спрашивает Мэтт.

Я смотрю на него.

— Какая из многих?

Протягиваю ему бутылку «Будвара», и он широко улыбается.

— Я так и знал, что тут не только вирус. А ну-ка, давай, выкладывай все Тетушке Мэтту. Кстати, Стивен был в восторге от книги. Он передает тебе огромный поцелуй.

— А я возвращаю ему обратно, если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.

Мы проскальзываем в кабинку, и я начинаю выбирать проблему. Так, только не про Бабс: слишком личное, да и рана еще кровоточит. Тони? А, черт! Рассказываю ему про Тони. Глаза Мэтта чуть не вылезают из орбит, и, время от времени, он вскрикивает: «Иди ты!» Мне не хочется взваливать на его плечи всю тяжесть своей скорби, и потому я также пересказываю ему диалог «бедная маленькая овечка»/«большой и сильный папа-мишка». Мэтт хохочет так, что рискует заработать грыжу.

— Мел, конечно, по жизни эксгибиционистка. — Он с трудом переводит дух. — Но это уже просто неприлично. А что до твоего брата, то кое-кому просто хочется быть папой гораздо больше, чем он прикидывается.

— Да что ты?!

— Наталия, а к чему же еще, по-твоему, все эти сюсики-пусики?

— Мне казалось, чтобы вызвать отвращение у наблюдателей.

— Дорогуша ты моя. Это же элементарный урок психологии. В любовных отношениях у каждого из нас есть выбор из огромного множества всевозможных ролей, одна из которых — роль родителя по отношению к партнеру или партнерше. Отчасти это потому, что наши биологические родители имеют свойство портить все дело, и мы подсознательно ищем себе такого партнера, который исправил бы их ошибки. Хотя, конечно, это не основная причина, так как главная цель наших исканий — партнер, не являющийся членом-основателем псарни. Падди, заткни ушки, — считай, что ты этого не слышал. Ты когда-нибудь видела родителей Мел?

Отрицательно качаю головой.

— Ее мать — Бронвин Уэст. Вот кто действительно была незаурядной балериной! Конечно, Мел тоже может себя подать, но тут нечего даже сравнивать. Что же касается мистера Притчарда, то он не из тех, кого называют «заботливым папой». Потратил на нее кучу денег, устроил в балетную школу, — и решил, что на этом его миссия окончена.

— Я ничего этого не знала. Бедная Мел.

— Ничего подобного, — провозглашает новоявленный Фрейд, опустошая свой бокал. — Похоже, Клара нашла своего Дроссельмайера,[60]а Тони нравится быть «папочкой» гораздо больше, чем он думает.

Я подпрыгиваю, — с виноватым видом, — так как в этот самый момент некто, одетая в пальто соблазнительницы из фильмов пятидесятых годов, громко хлопает ладонью по столу и с гордостью объявляет:

— Все улажено!

— Белли! — восклицает Мэтт.

Белинда улыбается, а я благодарю Господа за то, что меня назвали не Белиндой: постоянная аналогия с «белями» уже давно свела бы меня в могилу. Она проскальзывает в кабинку, и мы с Мэттом — из приличия и следуя правилам хорошего тона (хотя и несколько поздновато) — прекращаем наш анатомический разбор взаимоотношений Тони и Мел.

— Мне ужасно не хватало тебя, Бел, — говорю я. — Моего заслона от друзей и родственников. Не думаю, чтобы мне кто-нибудь звонил за это время, а? Кто-то, кто еще не знает, что я ушла?

Белинда обращает взор к небу, изображая глубокую задумчивость.

— Мм… нет, что-то не припоминаю.

— А если бы какие-то сообщения все же были, ведь ты бы, — я произношу эти слова, прекрасно осознавая всю их бесполезность, — обязательно записала их, правда?

Лицо Белинды озаряется улыбкой.

— Да, точно! — Мэтт поднимает одну бровь, и она моментально стирает улыбку с лица. — Конечно, записала бы, если б позвонили, — говорит она, — но, раз я ничего не записала, значит, никто и не звонил.