К счастью, в тот момент, когда я уже начинаю не на шутку беспокоиться, Энди сам приходит мне на помощь: тряся головой, он хватается за стул, его хохот ослабевает, переходя в подавленный смех, а затем — в глупую ухмылку. Втайне испускаю вздох облегчения и падаю на стул.

— Выпьешь что-нибудь? — спрашиваю я вежливо. — Или ты торопишься?

Энди колеблется.

— Ну, если у тебя найдется минутка, я бы выпил чаю.

— Минутка? — И выпаливаю, не подумав: — Да у меня вся ночь свободна! — И тут же поспешно поправляюсь: — В смысле, я никуда не тороплюсь.

И, чтобы уж до конца рассеять возможное недопонимание, скороговоркой бормочу:

— Мы сегодня встречались с друзьями с работы, я не знала, сколько это займет; так что ничего не планировала на вечер. В общем, вернулась еще до шести. Так что, когда я сказала, что у меня свободна вся, э-э, ночь, я имела в виду именно это.

«Да заткнись ты уже!» — советует внутренний (благоразумный) голос. И я подчиняюсь. Бросаюсь к раковине и наполняю чайник водой. Господи! Энди молчит. Ну, раз уж ему явно недостает воспитанности поддержать разговор, хотя бы из приличия, я сама хватаюсь за первую попавшуюся мысль из тех, что блуждают в мозгу:

— Так забавно — вот у вас с Бабс, несмотря на вашу маму, такие чисто британские пристрастия в еде. Бабс — та вообще подсевшая на чай, а ты — я имею в виду ту пиццу на дом, — это же все равно, что показать голую задницу всем своим предкам!

Повернувшись, вижу, что Энди улыбается.

— Bella! — Он начинает громко пародировать итальянский акцент. — А что ты хотеть? Моя мама, она вырасти в Италия, мама пробовать пицца в «Пицца Хат», и мама говорить: «Силы небесные! Нет уж, спасибо!», а моя с сестрой, мы жить в Стэнмор с самый детство! Мы любить чай «Пиджи типс», мы любить английский завтрак, мы не хотеть, чтобы дети в школа называть нас «макаронник»! — Вновь возвращаясь к нормальному голосу, продолжает: — Итальянцы тоже иногда пьют чай, Нэт. Если у тебя и в самом деле нет никаких планов на вечер, то можно ли считать, что ты свободна?

У меня дергается рука, кипяток брызжет во все стороны.

— Ну да, я свободна. А… ты?

Собираюсь с духом, готовясь к язвительному: «Нет, моя Печальная Девушка, как и большинство нормально функционирующих раздолбаев, в пятницу вечером я, естественно, нарасхват; я ведь просто так спросил, чтоб разговор поддержать».

— У меня сегодня сплошной вакуум. Чем бы тебе хотелось заняться? Можно заказать что-нибудь поесть… — Тут Энди, похоже, кое-что припоминает. — Впрочем, нет. Можно сходить в кино, хотя, по большому счету, это пустая трата времени: сидеть в тишине и пялиться в большой телевизор. Или — точно! — поехали в «Тейт Модерн», — я уже который год собираюсь туда съездить и чем дольше тяну, тем неудобнее перед самим собой. Чувствую себя каким-то неполноценным человеком. Хотя чай очень помогает, — добавляет он, прихлебывая из чашки.

– «Тейт Модерн!» — восклицаю я. — Современное искусство! Конечно, хочу! Но где это? Я слышала, они на каком-то пустыре?

— Да, — отвечает Энди. — В Южном Лондоне.

Два часа спустя я ощущаю себя культурно обогащенной. В том смысле, что теперь знаю наверняка: всячески избегайте современного искусства, если отправляетесь куда-нибудь с парнем, которого находите привлекательным, но с которым еще не целовались. Помяните мое слово: стоит вам натолкнуться на видео с голыми мужиками, пляшущими под какую-то несусветную музыку, — и ваша проблема тотчас выдвинется на передний план. В общем, хотите верьте, хотите — нет, но, когда мы наконец оказываемся в кафе, я чувствую огромное облегчение.

Демонстративно откусываю приличный кусок шоколадного торта. (Энди все твердил: «Я что-нибудь съем, но ты вовсе не обязана, если не хочешь», — пока я действительно не почувствовала себя обязанной доказать свою нормальность. Что-то вроде как позволить Курту Расселлу в «Твари» взять у меня кровь на анализ: на предмет наличия инопланетного содержимого.) Затем отхлебываю мятного чая, согревая руки о чашку, и — раз уж я больше не вавилонская блудница, вдребезги разбившая сосуд семейной жизни его родственников, — рассказываю Энди о предложении поработать в кулинарии в противовес предложению устроиться в химчистку. Работа в кулинарии — меньшее из двух зол (в том смысле, что она чуть более приемлема с точки зрения окружающих), так что психологически я готовлю себя к тому, чтобы остановиться на ней.

— Веришь — нет, но это очень забавно, — говорит он. — Это как эстафета, — мы все через нее прошли. Там все друг другу помогают. Тебе только надо будет научиться терпеть бесконечные мамины брюзжания насчет английской еды, и что все эти англичане каждый божий день требуют один и тот же сэндвич, и ни в какую не соглашаются попробовать что-то новенькое, и все время хотят, чтобы им туда напихали с полсотни разных начинок: и салями, и пастрома, и сыр… В общем, все это ее страшно бесит, так что она без конца об этом твердит.

— О, — говорю я с улыбкой. — Я не против, бывало и хуже.

Энди делает большой глоток пива.

— А вообще, у тебя есть еще что-то на примете или ты решила забить на все остальное? Ты, я помню, как-то упоминала про рекламу, но и вроде как говорила, что она тебе уже осточертела.

Я удивленно улыбаюсь. Большинство моих знакомых мужчин абсолютно одинаковы в своей способности стирать из памяти огромные куски информации уже через двадцать секунд после того, как ты вывернешь перед ними наизнанку всю душу. Мой же мозг буквально липнет к разным мелочам. Девять лет назад моя первая «любовь» — между прочим, жалкая и бесстыднейшая пародия на это слово, — упомянул как-то в разговоре имя парня, подрабатывавшего на ферме его родителей. И вот, прошло девять лет, — а призрак Банни Грим-шоу, — человека, с которым я никогда не встречалась, — все еще продолжает скакать по моему сознанию, напрасно занимая ценнейшее дисковое пространство.

— Похвальная память, — говорю я, потрясенная осознанием того, что мне и в самом деле осточертела реклама. Прикуриваю сигарету: она помогает мне думать. — Я занимаюсь пиаром, чтоб были хоть какие-то деньги, но это не мечта всей моей жизни.

— А что же тогда? — спрашивает Энди, слегка наклоняясь вперед.

Я медлю с ответом. Самый верный способ убить мечту — сделать ее реальной. А, черт!

— Есть, — говорю я, — одна вещь, которая мне, ну, как бы интересна. Это, наверное, покажется смешным, но мне придется много тренироваться, и, возможно, это будет стоить кучу денег, но даже тогда есть риск, что у меня ничего не получится, что я могу остаться без работы, и моя мама будет раздавлена горем.

— Ну, — говорит Энди. — Это все положительные стороны. А как насчет отрицательных?

Я смеюсь.

— Я просто стараюсь быть реалисткой.

Энди качает головой.

— Ты ведь еще даже не сказала мне, что это за вещь.

Я снова медлю с ответом.