болело, и двинуться я не могла. Тогда Фудомёо схватил меня за руку и потащил. И это было так радостно, что и сказать невозможно.

Пока Фудомёо вёл меня назад в наш мир, по дороге попадалось множество душ, которые просили: «Передай, пожалуйста…» Они так быстро двигались, что не каждую душу удавалось услышать. Каждая душа, наверное, просила, чтобы за неё молились. Должно быть, каждая умоляла: «Пусть хоть один разок помолятся обо мне как следует — даже этот раз много поможет мне».

Вот ко мне обратился монах лет пятидесяти с небольшим: «С тех пор как я умер, не прошло ещё и двух раз по семь дней. Моё имя — Учитель из Ивовой башни, я из храма Сёгакудзи[439]. Передай моему преемнику: „На тридцать пятый день непременно прекратите пить вино, переписывайте сутры. Когда я жил в мире людей, я был милосерден к сирым и убогим, повторял, что о себе я не думаю и жалею только других людей, но и себя я тоже жалел, да и алчность жила в моём сердце, поэтому на тридцать пятый день мне предстоит испытать страдания дороги голодных духов. Но если переписывать сутры, то этих страданий удастся избежать. Если же пить вино, от этого будет один вред“» — так он сказал и пропал.

«Я дед из Тадзима, — произнёс монах, который ехал верхом на гнедой лошади. Увидев Фудомёо, он торопливо спешился. — Передайте Синъэмону: я всего лишь греховный человек, но я отдал своё сердце буддийскому учению, в последнюю ночь[440] я растопил образовавшийся с вечера лёд и совершил омовение. Я отбросил страсти, неустанно молился будде, по этой причине я избежал греха заблуждений и страданий. Я совершил упреждающие молитвы, находясь между жизнью и смертью, я не пил вина, одинаково относился и к высоким, и к низким. Благодаря этому я не попаду в ад. Я всем обязан доброте Синъэмона. Он помогал мне при жизни, молился обо мне после смерти, это радостно. Всякий должен помолиться с жаром». Потом он добавил: «Хорошо, если мои внуки и правнуки станут монахами».

Потом к нам понуро обратился послушник лет четырнадцати-пятнадцати. «Передайте: я из семьи Акано из Тадзимы, меня зовут Сюнтё. Я жил в храме Корайдзи[441] в Энами, но нежданно-негаданно попался под горячую руку монаху нашего же храма. Теперь я приму муки мира демонов, это так горько. Мои родители думают: „Как жаль, что он умер раньше нас, теперь пламя обоймёт его тело“. Передайте им: чтобы я избежал мук мира демонов, следует переписывать сутры. Скажите это и моему старшему брату — он министр народных дел, и настоятелю храма Корайдзи. Если они станут пить вино, всё будет бесполезно. А вот если человек, которого зовут Дайамидабу из храма Тэннодзи[442], станет от всего сердца молиться за меня, это точно поможет и принесёт мне благо. Передайте это». Плача, он некоторое время стоял с понурым видом, верхняя часть его тела была обнажена и из груди текла кровь, волосы растрепались, а вид был такой растерянный, что и не описать.

Потом выскочил человек по имени Дэйдо Ваэмон Сабуро, убитый в Моригути. Он был страшен как чёрт — волосы растрёпаны, окровавленный, с обнажённым мечом. Не успел он и слова сказать, как сзади его настиг враг. Он закричал: «Куда ты бежишь? Времени мало, возвращайся обратно!» Они одновременно выставили вперёд мечи, и их схватка началась сначала. Ни слова не говоря, я двинулась дальше. Даже во время схватки бывают передышки, но муки за грех человека, ушедшего в монахи, а потом вернувшегося в мир, не прерываются ни на мгновение.

Потом мне встретились люди, занимавшиеся соколиной охотой. Они проваливаются в огненный ад, где собираются их жертвы, чтобы предъявить им обвинение. Те соколы, которых они использовали для охоты, превращаются в железных птиц, клюют их печени, проникают внутрь тела. Эти люди ужасно мучаются — примеров не подобрать. Даже если совершить много добрых дел, это ни капельки не поможет. За те грехи, которые совершают дети в этом мире, полностью отвечают родители, которые беспрерывно испытывают страдания. Если же родители попадают в ад, среди детей не должно быть таких равнодушных, которые останутся в миру.

— Пусть как можно больше людей уходит в монахи! — так передали эти люди.

Для тех, кто держал птиц в неволе, птичьи клетки составили наподобие решёток в тюрьме, затолкали их туда столько, что они не могли пошевелиться, и подожгли. Их вопли были непереносимы.

Те, кого называют служащими потустороннего мира или посланцами потустороннего мира, — это те, кто служит на посылках между адом и раем[443].

Потом я увидела бродячего монаха, который опозорил своё звание. Он стоял вниз головой и что-то пилил — то ли длинной ножовкой, то ли пилой.

Души просили: «Завтра в первую очередь сделайте приношение водой. Если не совершить приношение, нам будет нечего пить. А если ежедневное подношение душам умерших делается с мыслью накормить им людей, то мы из такого подношения и рисинки не берём. Если эта еда преподнесена нам на время, а потом будет отдана кому-то другому, то мы станем её охранять, но это тяжёлое бремя. Это горько. Особенно хорошо, когда подношение делается душам тех, за кого некому молиться, и нищенствующих монахов».

Ещё я встретила своего деда с материнской стороны. «Хорошо, что я тебя встретил. Передай вот что, — радостно сказал он. — Скажи, это патриарху и министру государева двора из столичного храма Дзюринъин, что в долине Бисямондани возле горы Тодзан. Хотя при жизни я говорил: „Я достигну всего!“, — но сейчас я всем сердцем познал учение, и особенно радостно, что я молился за родителей. Пусть патриарх переписывает сутры! Только через это можно стать буддой». Ещё он добавил: «Пусть радуется, если внуки пойдут в монахи».

С этими словами он исчез.

Потом появилась согбенная старуха лет семидесяти, она сказала для передачи господину Дзидзю: «Я тётка господина Дзидзю из Кувабары. Сама-то я глупая да убогая, но в мой последний час господин Дзидзю вместе с Тёки с горы Хиэй хорошо служили будде, когда я лежала на смертном одре, мой последний час был радостным. Пусть хорошенько молится».

Потом появился монах лет шестидесяти: «Я тоже хочу передать господину Дзидзю. Я умер в монастыре Нэгородзи[444], тяжёлых грехов у меня много. Но поскольку творили „упреждающие молитвы“, мне было благостно. Тысячу дней горел священный огонь, сожгли две тысячи табличек. Своим подвигом, направленным на благо всего мира, господин Дзидзю спас