плану, но американцы уехали, и за семь миль от Порт-о-Пренса бетонированное покрытие кончалось. В этом месте была застава, но, когда свет фар упал на пустой джип, стоявший у караульной лачуги, я опешил: значит, и тонтон-макуты сюда пожаловали. Я едва успел дать газ, из лачуги никто не вышел — если тонтоны и были там, им, вероятно, тоже не хотелось мокнуть под дождем. Я прислушался, нет ли погони, но ничего не услышал, кроме дробного стука дождя. Большая магистраль превратилась в самую что ни на есть проселочную дорогу; ковыляя по камням, разбрызгивая лужи стоячей воды, машина делала теперь не больше восьми миль. Нас так трясло, что мы долго ехали молча.

Под колесами заскрежетали камни, и на секунду мне показалось, что лопнула ось. Джонс спросил:

— Где у вас тут виски?

Найдя бутылку, он отпил из нее и передал мне. Минутного отвлечения было достаточно, чтобы машину занесло вбок и задние колеса увязли в размытом латерите. Нам пришлось как следует поработать, прежде чем через двадцать минут мы снова двинулись в путь.

— Не опоздаем? Успеем доехать до условленного места? — спросил Джонс.

— Вряд ли. Скорее всего, вам придется где-нибудь отсиживаться завтра до темноты. Я захватил для вас сандвичи — на всякий случай.

Джонс хмыкнул.

— Вот это жизнь! — сказал он. — Я о такой давно мечтал.

— А мне казалось, что такая жизнь вам не в новинку.

Он опять замолчал, видимо почувствовав, что сболтнул лишнее.

Ни с того ни с сего дорога вдруг улучшилась. Дождь заметно стихал; оставалось надеяться, что он не перестанет вовсе, пока мы доберемся к следующему полицейскому посту. Дальше, до самого кладбища у Акена, можно будет ехать спокойно. Я спросил:

— А Марта? Как вы с ней, ладили?

— Замечательная женщина, — сдержанно ответил он.

— У меня создалось впечатление, что она к вам неравнодушна.

Время от времени между стволами пальм поблескивало море, будто там кто-то чиркал спичками, и это был дурной признак; погода явно улучшалась. Джонс сказал:

— Еще как ладили!

— Я вам даже завидовал, но, может, она не в вашем вкусе? — Я будто снимал бинт с незажившей раны: чем медленнее тянешь, тем дольше будет больно, а отодрать его рывком не хватало духа, к тому же мне все время приходилось следить за дорогой.

— Старина, — сказал Джонс, — все женщины в моем вкусе, но Марта — это нечто особенное.

— Она ведь немка — знаете?

— Эти фрейлейн, они кое-что смыслят в таких делах.

— Не хуже Тин-Тин? — Я постарался проговорить это безразличным тоном, как бы из чисто научного интереса.

— Тин-Тин совсем другой категории, старина. — Мы, точно два студента-медика, выхвалялись друг перед другом своим первым опытом на этом поприще. Я замолчал надолго.

Впереди был Пти-Гоав — городок, знакомый мне с лучших времен. Насколько я помнил, полицейский участок в Пти-Гоаве находился на шоссе, а там меня должны были отметить. Приходилось возлагать все надежды на то, что дождь не утихнет и полицейские будут сидеть в помещении, а караульных вряд ли выставят вдоль дороги: глиняные стены в трещинах, растрепанные соломенные кровли — все залито дождем; нигде ни огонька, ни одной живой души, даже калек не видно. Могилы в маленьких двориках и те казались более надежными, чем человеческое жилье. Мертвецам покои отводились получше тех, в которых обитали живые, — это были двухэтажные домики с нишами, куда в день поминовения усопших ставят пищу и зажженные свечи. Я не мог отвлекаться от дороги, пока мы не минуем Пти-Гоав, да и страшно мне было задавать следующий вопрос, но я подошел к самой двери и медлить больше не мог — оставалось только распахнуть ее настежь. В длинном дворе, мимо которого мы ехали, рядами стояли небольшие кресты, а между ними было протянуто нечто, похожее на пряди светлых волос, точно содранных с голов погребенных там женщин.

— Господи помилуй, — сказал Джонс. — Что это?

— Сизаль {71} сушат.

— Сушат? Под проливным дождем?

— А кто знает, где хозяин? Может быть, его расстреляли или он в тюрьме. Или бежал в горы.

— Жуткое зрелище. Как у Эдгара По {72}. Здесь всюду чудится смерть, такого я даже на кладбищах не видел.

На главной улице Пти-Гоав нам никто не встретился. Мы миновали какое-то заведение, именуемое «Йо-Йо-клуб», потом большущую вывеску «Кабачок матушки Мерлан», булочную некоего Брута и гараж мосье Катона — этот черный народ упорно чтил память другой, лучшей Республики {73} — и, выехав наконец, к моему облегчению, за городскую черту, опять заковыляли по каменистой дороге.

— Ну, проскочили, — сказал я.

— Теперь близко?

— Мы и полпути не сделали.

— Я, пожалуй, выпью еще.

— Пейте сколько угодно. Но учтите, это вам придется растянуть надолго.

— Лучше уж прикончить до встречи с моими солдатами. На всех ведь не хватит.

Я тоже отпил из бутылки для храбрости и все-таки не решался поставить вопрос ребром.

— А как с супругом — вы и с ним поладили? — осторожно проговорил я.

— Лучше некуда. Я ведь его яблочки не воровал.

— Вот как?

— Она с ним больше не спит.

— Откуда вам это известно?

— Да уж известно, — сказал он и, взяв у меня бутылку, потянул из нее с присвистом. Дорога снова заняла все мое внимание. Мы двигались теперь почти со скоростью пешехода, машина виляла между камнями, точно пони на бегах с препятствиями.

— Надо было ехать на джипе, — сказал Джонс.

— А где достать джип в Порт-о-Пренсе? Увести у тонтонов?

Доехав до развилки, мы оставили море позади, свернули в глубь страны и стали подниматься в горы. На этом дорожном участке камни сменил латерит, и нашему продвижению препятствовала только грязь, в которой увязали колеса. Это потребовало от меня новых ухищрений. Мы ехали уже три часа — время близилось к часу ночи.

— Теперь караульные вряд ли попадутся, — сказал я.

— Но дождь перестал.

— Они боятся заходить в горы.

— «Возвожу очи мои к горам, откуда приидет помощь моя» {74}, — съязвил Джонс. Виски оказывало на него свое действие.

Я не мог больше откладывать и спросил напрямик:

— Как она в постели — хороша?

— Ве-ли-ко-лепна, — сказал Джонс, и я вцепился в баранку, чтобы не вцепиться в него. После этого заговорил я не скоро, но Джонс так ничего и не заметил. Он уснул с открытым ртом, прислонившись к дверце — к той самой, к которой часто прислонялась и Марта. Он спал безмятежно, как ребенок, спал сном невинности. Может, у него действительно была невинная душа, как и у мистера Смита, и поэтому они так понравились друг другу? Вскоре злоба отлегла у меня от сердца; ребенок разбил