— Он дал мне кольцо. Судя по всему, оно принадлежало моему деду. Не знаю, откуда оно у него. И я не спрашивал. Мы с дедом… никогда не были в особенно хороших отношениях. Больше у меня нет этого кольца.

Он помедлил.

— А пастор Альфсен получил Библию, — сказал Фредрик. — Старую немецкую библию. Так?

Плантенстедт в замешательстве посмотрел на него. — Да… Откуда вы знаете?

— Кто такой Элиас Бринк? Что это за «Венское братство»? — Фредрик посмотрел на него.

Плантенстедт снова покачал головой. — Я… я понятия не имею. Я никогда не слышал ни о каком братстве. Или… о человеке, которого вы называли.

— У Бёрре Дранге была фотография. Старая фотография «Венского братства». Ваш дед есть на этом фото.

Сёрен Плантенстедт поднял голову и уставился в побеленный потолок сакристии.

— Об этом я ничего не знаю. Я таких фотографий не видел.

Фредрик удрученно покачал головой, и Плантенстедт продолжил свое повествование.

Бёрре Дранге переехал в Сульру только через полгода после встречи в Лёвебаккене. На Рождество. Тогда он сменил имя. Пер Ульсен. Он выбрал себе это имя, потому что оно было таким заурядным. — Все дело не во мне, — сказал Пер, — Все дело в Боге. Я всего лишь орудие в его руках. Глас божий и орудие.

Плантенстедт нахмурил лоб.

— Он хотел, чтобы дети называли его папой Пером. И потом его так стали звать и все остальные. Ведь им он и был. Отцом всем. Папой Пером.

Дни в Сульру уже не были такими, как раньше. Поначалу только пасторы знали, что начало конца уже наступило. Земля очищалась с помощью болезней. ВИЧ. Атипичная пневмония. Птичий грипп. Эбола. Это был божественный план. Но это было ничто по сравнению с тем, что их ожидает. Чума, не похожая ни на что из когда-либо пережитого родом человеческим. Чума, которая отделит верующих от неверующих. Мусульман от христиан. Зло от добра.

— Бог готовит свою паству к концу света. И Он говорил с нами через Пера, чтобы мы смогли подготовиться.

Его голос стал кротким.

— Так же, как Бог позволил Ною построить свой ковчег, чтобы спастись от Всемирного потопа, Он позволит правоверным дожить до Судного дня.

— То есть вам?

— Нам.

Ответ Плантенстедта не был ни шутливым, ни ироничным. Фредрик отодвинул стул, поднялся, снял коричневую вельветовую куртку и повесил ее на крючок у двери. Затем он медленно обошел вокруг стола. Священник с Сагой посмотрели на него, в то время как Сёрен Плантенстедт продолжал сидеть, уставившись на поверхность стола.

Фредрик остановился за его спиной.

— Эти приготовления, — медленно произнес он, поглаживая себя по усам. — В чем они заключались?

Сёрен даже не попытался уйти от ответа.

— Папа Пер предвидел, что на Сульру нападут. Бог сказал ему, что когда это произойдет, все мы узнаем, что это первый из последних дней. Поэтому мы готовились. Установили сигнализации. Камеры. Приобрели средства защиты. Таковы последние дни, — сказал он отстраненно. — Воцарится война. А люди божьи уязвимы. Человек слаб. Он чувствует зависть. Гнев к тем, кто обрел спасение.

— А лаборатория в Сульру? Для чего она была нужна?

Пастор сдержанно засмеялся.

— Для вакцин. Мы готовили вакцины. Тысячи доз. К тому дню, когда придет чума. — Он посмотрел на священника, ища понимания. — Я же сам биохимик. Но это Бёрре показал нам, как это делать, — сказал он.

Фредрик вопросительно покачал головой.

— Но зачем вам нужны были вакцины? Если чума отделит зло от добра? Христиан от мусульман?

Голос пастора снова стал кротким.

— В дождливую погоду мы надеваем резиновые сапоги и берем зонт. Верно?

Напускная кротость, подумал Фредрик. Фальшивка. Он снова обошел стол. Облокотился о спинку стула. Его голова оказалась на одном уровне с головой Плантенстедта.

— Была еще одна лаборатория, — мрачно сказал он, делая ударение на каждом слоге.

Он вглядывался в постоянно меняющееся выражение лица сидевшего перед ним человека. Скрытная и в то же время самоуверенная манера поведения Плантенстедта раздражала Фредрика. Фредрик резко выпрямился и стукнул обоими кулаками по столу с такой силой, что стоявший на нем подсвечник закачался.

— Смотри на меня, когда я с тобой говорю, черт тебя подери!

Сёрен Плантенстедт посмотрел на него испуганными, широко раскрытыми глазами.

— Была еще одна лаборатория! В убежище! Где вы, Бёрре Дранге и оставшиеся члены вашей проклятой общины месяцами мучили и пытали двух человек. Один из них мертв, а второй умирает. И вы еще спрашиваете, почему за вами охотится сумасшедший мерзавец?

Фредрик стоял, наклонившись вперед, и наслаждался песней, которая крутилась у него в голове. Пастор недоверчиво посмотрел на него. Растерянно покачал головой. Один уголок его рта стал влажным от слюны.

— Нет, — пробубнил он, быстро качая головой. — Нет. Я не могу ничего сказать. Я не могу ничего сказать. Это неправда. Это не так. — Он закрыл лицо руками. — Нет, — захныкал он.

Фредрик дождался, пока Плантенстедт перестанет дрожать.

— Через несколько часов после бойни вы звонили кому-то, кто находился в Сульру. Кому? Где остальная часть общины?

Плантенстедт медленно положил ладони на стол. Его взгляд стал холодным, отстраненным.

— Я хочу поговорить с адвокатом.

В полицейской машине Фредрик сел на заднее сиденье рядом с пастором. Сёрен Плантенстедт склонил голову к окну и, водя пальцем по стеклу, наблюдал за серыми облаками над полями.

— Они были… гомосексуалистами…

Его голос выражал равнодушие. Фредрик не смог определить, вопрос это или утверждение.

— Как дела у того… кто еще жив?

— Его зовут Пио. Пио Отаменди, — тихо ответил Фредрик. — Плохо. Они думают, что он умрет.

— Значит, такова воля Божья, — ответил Плантенстедт.

Фредрику захотелось размозжить его башку о дверь.

— Вы хотели получить информацию о Венском братстве?

— Все верно, — ответила Кафа. Она протянула фотографию Стейну Брённеру, и он достал пару хлипких очков.

Пока Стейн изучал фото, ее взгляд скользил по узкой полоске солнечного света, проникавшего в зазор между шторами. Луч скользнул по письменному столу в темных разводах, осветил пятна на восточном ковре на полу и переместился на стену с некрасивым портретом Отто Рюге — генерала, возглавившего битву против немцев в 1940 году. Рядом с портретом висели плоские британские настенные часы, так громко тикавшие, что ощущалась каждая проведенная здесь секунда. Время идет. Похоже, это то, чему так любят искать подтверждение все историки.