– Это мне тоже подарок к празднику от госпожи Аделаиды Семянниковой, – сообщила Тамара с ненатуральным смехом, предупреждая вопрос ошеломленного Крылова. – Она буквально подложила мне свинью по доброте душевной. Сегодня утром привезли специальной зооперевозкой, с открыткой и пожеланием счастья.

– Это потому, что ты захотела похоронить ее супруга? – поинтересовался Крылов, не отводя глаз от блаженствующей скотины, которая, оставив на блюде жирные раскопки, стала с фырканьем чесаться о задребезжавший антикварный столик, на котором подпрыгнули пепельницы.

– Супруг пока что жив и здоров! – объявила Тамара оптимистично и добавила вполголоса: – Вообрази, наш классик вдруг решил приударить за мной, как это ни смешно. Такой оказался предприимчивый господин, что о его высокой страсти уже известно половине города. Говорит, что опять, как в юности, стал писать стихи, избавь нас боже от этого продукта. И ведь напечатает, книжкой издаст!

– Да уж обязательно, – пробормотал Крылов, потирая холодный лоб, на котором, будто влага на стекле, стала конденсироваться боль. – У тебя, по-моему, открылся дар нарываться на неприятности. Аделаида размажет тебя по стенке, поверх напишет лозунг и откроет митинг. Мало тебе проблем с твоим погребальным кооперативом? Захотела потягаться со сворой теток во френчах?

– Меня не интересуют политические тетки, – надменно парировала Тамара, блеснув провалившимися от усталости глазами. – А что прикажешь делать, гнать старика от порога? Он позавчера три часа просидел у меня в приемной, а потом ему вызывали кардиологов из американского центра.

– Ну, не знаю, раньше ты как-то умела избавляться от лишних поклонников, – желчно проговорил Крылов, отворачиваясь от маленькой, маслянистой азиатской официантки, рискнувшей сунуться к нему с раскрытой сигарной шкатулкой. – Значит, теперь это тебе зачем-то нужно, все эти мити дымовы, семянниковы и прочие уроды, которые вокруг тебя вьются.

Тут же он пожалел о сказанном. Тамара, вяло пожав плечами, опустилась в первое попавшееся кресло и, казалось, потеряла всякий интерес к окружающей действительности. Все эти вальяжные типы с грушевидными мордами, развалившиеся тут и там в ожидании ужина, не должны были видеть Тамариной слабости, тем более ее нечаянной слезы. Усевшись рядом, прямо на чей-то брошенный, скользкий внутри кашемировый пиджак, Крылов налил в пустой бокал, чья ножка была ядовито окрашена остатками чужого алкоголя, немного коньяку. Ему следовало выпить, прежде чем приступить к основному делу. Откладывать дальше было невозможно. Но вдруг Тамара подняла холодное лицо и, саркастически прищурившись куда-то поверх Крылова, объявила:

– А вот и мой сегодняшний кавалер!

Старик Семянников, в каштановом, сбитом набок паричке, с носом красным, будто насосавшийся крови гигантский комар, двигался к Тамаре, держа перед собою блюдечко с помятым эклером, на котором красовался отпечаток его указательного пальца. Видимо, классик имел постоянную привычку щупать пищу. Каждый шаг писателя по паркету был как ход конем по шахматной доске. Казалось, его забавляло передвижение без трости: он то и дело припрыгивал, радуясь своей свободе в воздухе и предвкушая развеселое падение на пол. Еще издали, обнаружив Тамару, он затрубил на всю содрогнувшуюся курительную:

– Милая! Г-хм! Дорогая! Извини, что задержался! Смотри, что я тебе несу! А-кха-кха!

Тамара поднялась, отступая, Крылов вскочил и поддержал ее под руку. Старик Семянников уже почти достиг нужной ему точки помещения, как вдруг подложенная его супругой резвая свинка заинтересовалась содержимым блюдца. Не ожидавший наскока писатель заплясал, валясь на маленькую пальму, быстро обшарившую его своими жесткими листьями, свинка по-собачьи хапнула в воздухе напудренное лакомство, и все повалилось, звеня, шелестя, бухая об пол. Тотчас, словно порожденные углами комнаты, происшествие окружили прямоугольные темные пиджаки охраны. Сидя задом в вываленной из пальмовой кадки сдобной почве, рядом со своим паричком, похожим изнутри на порванный мяч, кавалер Семянников хихикал сквозь пьяные слезы.

– Дорогая! – кричал он Тамаре снизу вверх, точно на десятый этаж. – Аделаида меня выперла! Целиком и полностью! Теперь я целиком и полностью твой! С сегодняшнего дня я остаюсь здесь жить!

– Разумеется, Аристарх Семенович, мы о вас позаботимся, – холодно ответила Тамара, машинально сжимая руку Крылова. – Для вас приготовят гостевую спальню. Вам лучше пойти отдохнуть.

– Н-н-ни-и-из-за что! – визгливо запротестовал писатель, которого охрана поднимала кое-как под растопыренные локти, а он словно расползался в разные стороны на отдельные дряхлые части.

– Пойдем отсюда, – шепнул Крылов Тамаре, загораживая ее собой от полуразвалившегося кавалера. – Нам надо поговорить. Прямо сейчас.

– Хорошо, – тихо ответила Тамара, не поднимая головы. – Займитесь им, – обратилась она к взъерошенным охранникам и запыхавшейся горничной, домашней, а не нанятой на вечеринку, прибежавшей на шум в кое-как натянутом форменном платье и без обязательного фартука.

– Может, доктора вызвать? – Горничная гневно таращила на посиневшего гостя эмалированные ржавые глазищи. Эта простая афро-русская женщина, по имени Зина и по фамилии Красильникова, служила у Тамары уже четвертый год и все принимала близко к сердцу, бывшему, вероятно, размером с ведро. Весившая добрый центнер, с мощным львиным носом и курчавой гривой, Зина очень походила на горничную из старых голливудских фильмов, за что и была принята на службу. Но вела она себя как нормальная русская баба, то есть всегда высказывала мнение, никого не боялась, кроме крокодила, и жалела хозяйку за женскую глупость, а Крылова любила за то, что он пострадал и при этом не пьет. Было понятно, что если назюзившийся классик попадет безраздельно в ее чугунные черные руки, то ему несдобровать.

– Позвоните Михаилу Семеновичу, – спокойно распорядилась Тамара, на что рассерженная Зина выпустила пар из широких лоснящихся ноздрей.

Легко покачивая свой немалый вес, словно вращаясь на ходу под просторным платьем, горничная пошла звонить домашнему доктору Тамары, квалифицированному молодому человеку с тремя продвинутыми образованиями, умеющему не только поставить диагноз, но и уладить конфликт. Тамара, с озабоченным и любезным видом хозяйки, спешащей решить небольшую проблему, скользнула между гостями за плотную дверь, в большой слабо освещенный холл, где призрачная лестничная спираль развивалась прямо в воздухе и походила на спящий в музее скелет динозавра. На ступенях зажигались под тяжестью шагов маленькие лампочки, освещая остроносые, на граненых серебряных шпильках Тамарины туфли и ботинки Крылова, впитавшие пыль.

* * *

Во втором этаже двери обеих спален были приоткрыты. В комнатах стоял почти одинаковый сумрак – справа позеленее и погуще, слева чуть полегче, с просинью. Ночь не признавала разницы между зеленым и синим, выделяя лишь немногие светлые вещи, словно сделанные из папиросной бумаги; обе кровати были туго затянуты шелком, и ни единая складка не говорила о недавнем присутствии Дымова здесь, наверху. У Крылова вырвался облегченный вздох; сразу же он почувствовал себя таким виноватым, что заискивающе тронул локоть вздрогнувшей Тамары – мягкий, похожий на привядший абрикос. Запнувшись, Тамара обернулась, и Крылова пронзило осознание ее бездомности – потому что сколькими спальнями ни владей, а своя должна быть у человека одна, как сам человек у себя один.