— Вы все это вытворяли из-за того, что я сделала с вами, — перебила она, наслаждаясь его прикосновениями.

— Ошибаешься, — заявил Темпл. — И вообще хватит врать. Я все это время врал за нас обоих. Но теперь — довольно! Однако ты должна знать, что на моей совести множество грехов.

Она решительно покачала головой:

— Нет-нет, просто вы были…

— Я был титулованным самонадеянным ослом. Той ночью, когда мы встретились в первый раз.

Мара вспомнила его в ту ночь. Свежее юное лицо, лукавая улыбка…

— Но почему?..

— Потому что я пошел за тобой в твою спальню. Уверяю тебя, мне даже в голову не приходило, что это может закончиться любовью.

Мара улыбнулась:

— Уверяю вас, ваша светлость, что я тоже ни о чем таком не думала.

— Я был с тобой груб?

Она покачала головой:

— Нет.

Не глядя ей в глаза, он спросил:

— А ты сказала бы мне, поведи я себя грубо?

Она провела ладонями по его щекам и приподняла его лицо к себе.

— Мне кажется, мало кто из мужчин обеспокоился бы такими вещами. — Мара тихо вздохнула. — Да, мало кого это заботило бы. К тому же в ту ночь вы не только потеряли сознание, но вас еще и обвинили в убийстве, которого вы не совершали. В убийстве, которого не было.

Герцог какое-то время молчал, словно обдумывая сказанное Марой. Наконец произнес:

— Я счастлив, что убийства не было.

Он снова потянул ее на себя, и она плюхнулась к нему на колени, прямо в его объятия. Ей следовало бы запротестовать, но, кажется, они оба потеряли голову, и Мара внезапно поняла, что ей все равно. Его руки обнимали ее, и у нее невольно вырвалось:

— Я все же не понимаю… Почему вы отказались от мести?

Одна его рука скользнула к ее волосам. Пальцы начали неторопливо вытаскивать шпильки из прически; густейшая масса волос словно стремилась вырваться из оков.

— А я не понимаю, почему ты все-таки пошла на этот шаг.

Его рука так восхитительно скользила в ее волосах… А от его пальцев во все стороны расходились волны наслаждения. Распущенные волосы наконец упали ей на плечи.

Возможно, именно эти его ласки подтолкнули Мару сказать правду:

— Вы освободили меня, но это не было настоящей свободой.

Его рука замерла. Темпл обдумывал ее слова. Затем возобновил поглаживания.

— Настоящая свобода? Что это значит?

Мара закрыла глаза, полностью отдаваясь ласкам. И на сей раз сказала полуправду:

— Я оставалась скованной своими поступками. Тем, что сделала с вами. — Она замолчала, но он продолжал ее ласкать, словно выманивая продолжение. — И не только двенадцать лет назад, но еще и в ту ночь, когда Кит напал на вас на ринге. И сегодня… — Она выдохнула, внутренне съежившись от чувства вины за то, что натворила сегодня вечером. — Ведь сегодня вечером я вас предала, а вы… вы меня отпустили.

«И я люблю тебя. Я могла дать тебе то единственное, чего ты по-настоящему хотел».

Этого Мара вслух не сказала. Не смогла. Боялась того, что за этим последует.

Испугалась, что он засмеется.

Испугалась, что не засмеется.

Она открыла глаза и увидела, что Темпл смотрит на нее пылающим взглядом.

— Вы слишком много обо мне думаете, — вырвалось у нее.

— А когда в последний раз о тебе кто-то думал? — Он скользнул пальцами по ее шее, затем по плечам. — Когда в последний раз о тебе кто-то заботился? Ты это кому-нибудь разрешала? — Темпл словно убаюкивал ее едва ощутимыми прикосновениями, едва слышным голосом, теплым дыханием…

Мара отрицательно покачала головой:

— Нет, никогда и никому.

— Ты вообще хоть кому-нибудь доверяла?

«Я бы никогда не позволил ему тебя обидеть».

Она вспомнила эти его слова, едва не уничтожившие ее на балу. Выходит, даже тогда, двенадцать лет назад, не зная о ней вообще ничего, он бы все-таки защищал ее. Эта мысль оказалась особенно приятной.

Мара покачала головой:

— Не могу вспомнить.

Он вздохнул и поцеловал в лоб. Затем в щеку, в шею и в уголок рта. Мара склонилась к нему, желая поцеловать его по-настоящему. Желая укрыться от переполнявших ее мыслей. Желая укрыться от него.

В нем.

А он вдруг проговорил:

— Как-то ты спросила меня, почему я выбрал имя Темпл. Хочешь это узнать?

Мара замерла, не зная точно, хочет ли она что-либо об этом услышать. Наконец кивнула:

— Да.

— Я там спал в ту ночь, когда приехал в Лондон. То есть после того, как меня изгнали…

Она наморщила лоб.

— Не понимаю… Вы что, спали в церкви?

Герцог покачал головой:

— Нет, я спал под Темпл-баром[4].

Мара знала этот памятник, находившийся в нескольких кварталах отсюда, на восточной границе города. И она живо представила там юношу с ясным лицом, того, кто отнесся к ней с такой добротой. Одинокого и несчастного.

— А вы тогда… — Она пыталась найти слова, которыми можно было бы закончить фразу, не оскорбляя его.

Его губы дернулись в безрадостной улыбке.

— О чем бы ты ни подумала, ответ будет скорее всего «да».

Просто чудо, что он может на нее смотреть.

Просто чудо, что он может находиться рядом с ней.

Она его не заслуживает.

— А что случилось после той первой ночи? — спросила она.

— Настала вторая, а за ней — третья, — ответил он, здоровой рукой старательно расстегивая пуговки на ее перчатке, снимая ее так же искусно, как надевал. — А потом я научился сам пробивать себе путь.

Он стянул шелк с ее пальцев, и она тотчас же положила ладонь ему на руку, чувствуя, как бугрятся его мышцы.

— Вы научились драться?

Он кивнул и занялся второй перчаткой.

— Я был крупным. И сильным. Все, что мне требовалось, — это забыть о правилах бокса, которым меня научили в школе.

Мара невольно вздохнула. Чтобы выжить, ей тоже пришлось забыть обо всех правилах, выученных когда-то.

— Со мной произошло примерно то же самое, — пробормотала она.