Мара задрожала и прижалась к нему покрепче. Положив руку ему на грудь, прошептала:

— Ты меня пугаешь, Уильям.

Его пальцы замерли.

— Как?

Она теребила его рубашку.

— Я не думала, что меня будет так тянуть к тебе, что я буду чувствовать себя… связанной с тобой. Не думала, что ты так прочно завладеешь мной. Что получишь такую… власть надо мной.

Темпл прикрыл ее ладонь своей, приподнялся и посмотрел ей в лицо. Мара села и вновь заговорила:

— Даже сейчас… когда ты отодвинулся от меня всего на несколько дюймов… я уже оплакиваю утрату.

Услышав это признание, он потянулся к ней, но не притронулся — словно не знал, что делать дальше.

— Мара, я не хочу, чтобы ты думала, будто мне доставляет удовольствие…

Она прижала пальцы к его губам, останавливая поток слов.

— Нет, Уильям, — к глазам ее подступили слезы, — ты не понимаешь. Я тоскую по тебе, когда ты не со мной.

Его глаза вспыхнули желанием, и у нее перехватило дыхание.

— Я полностью в твоей власти, — сказала она. — Я безрассудная раба твоих прикосновений, поцелуев, твоих красивых черных глаз.

И поэтому все будет еще сложнее.

Этого она вслух не произнесла, лишь добавила:

— Ты властвуешь надо мной.

Темпл молча смотрел на нее, и ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Но он внезапно встал с кровати, и Мара решила, что окончательно все испортила. Однако он вернулся через минуту — уже без рубашки и сапог, в одних только черных штанах, с черными татуировками на руках и с ослепительно белой повязкой на плече.

Она упивалась его видом, каждым дюймом его тела, залитого золотистым светом свечей. Упивалась и поражалась: как же получилось, что этот блистательный бог, сложенный, как греческая статуя или творение Микеланджело, родился в одном из самых аристократических семейств Англии? В нем не было ничего жеманного, ничего искусственного. Он был самым мужественным из мужчин — сплошные мускулы… сила, мощь и фация.

Взгляд ее остановился на его здоровой руке, сжимавшей галстук, который он недавно снял. Эта длинная полоса ткани казалась одновременно обещанием и угрозой.

— Ты очень тревожишься из-за чужой власти над тобой? — спросил Темпл.

Ее сердце бешено колотилось.

— Да.

Он протянул ей галстук. Поколебавшись, она взяла его, а Темпл лег на кровать и поднял руки над головой, к планкам изголовья.

Стоило ей взглянуть на него, распростертого перед ней на кровати, широкоплечего и прекрасного, — и во рту тотчас же пересохло. Он — само совершенство, во всех смыслах этого слова.

И тут герцог произнес:

— Ну давай. Распоряжайся сама.

Желание пронзило ее — жаркое, тяжелое, слишком сильное, чтобы ему сопротивляться. Широко распахнув глаза, Мара пропустила галстук сквозь пальцы и спросила:

— Ты уверен?

Он кивнул, крепче вцепившись в изголовье.

— Доверься мне, Мара.

Она проползла немного по кровати, голая, в одних шелковых чулках. Став рядом с Темплом на колени, спросила:

— Ты хочешь, чтобы я привязала тебя?

Он улыбнулся:

— Делай со мной все, что пожелаешь.

Он полностью отдавался в ее руки. Ради ее удовольствия. И она могла сейчас думать только об одном: ее наслаждение каким-то образом неотрывно связано с его. Эта мысль придала ей храбрости сделать немыслимое — оседлать его, прижавшись к нему распаленным естеством. Темпл застонал и закрыл глаза, приподняв бедра. Его тело словно давало обещания, которые он сдержит, как надеялась Мара.

— Но если ты собралась завязать мне глаза, — проговорил он с улыбкой, — то сделай это сейчас, чтобы не пытать меня больше своей красотой.

Завязать ему глаза? Боже милостивый! Неужели люди и впрямь делают такое?

И она тоже хочет. Просто ужасно хочет.

Подумав об этом, Мара не сдержала улыбки, а Темпл засмеялся:

— Ах ты, распутница! Да тебе это нравится!

— Ты меня хочешь, Уильям?

— Хочу?.. Да это слово даже приблизительно не передает того, что я испытываю. — Хочу — ничто по сравнению с тем желанием, которое меня обуревает. Отчаянным желанием.

Мара наклонилась и прильнула к его губам страстным поцелуем — таким сладостным, что оба едва не задохнулись от восторга. Затем, приподняв голову, она завязала ему галстуком глаза, наслаждаясь тем, как напрягалось под ней его тело. После чего прижалась грудями к его груди и прошептала ему на ухо:

— Ты мой.

Он прорычал в ответ:

— Всегда!

К сожалению, не всегда.

Увы, он не будет принадлежать ей всегда, потому что это невозможно. Всегда с ней — не та жизнь, которой он заслуживал. Ему нельзя жениться на сплошном скандале, на женщине, которую никто никогда не примет, на женщине, которую Лондон никогда не забудет. До тех пор пока она с ним, он для всех будет герцогом-убийцей.

А он заслуживает куда большего.

Но сегодня ночью можно притвориться, что все не так.

Мара целовала его плечо и здоровую руку, целовала татуировку, под которой напрягались мышцы. Не удержавшись, провела языком по краю рисунка. Он застонал от наслаждения, а она двинулась дальше, к груди, обращая особое внимание на шрамы, исполосовавшие его грудь и живот. Целуя их. Проводя языком по рубцам.

Темпл вздрогнул, и Мара сразу подняла голову:

— Больно?

— Нет, просто… Никто никогда не хотел к ним прикасаться так, как ты.

А ей хотелось к ним прикасаться. Хотелось потрогать каждый дюйм его тела. И Мара, расхрабрившись, приподнялась, скользнула вниз по его телу и стала расстегивать пуговицы на штанах — инстинкт и желание взяли верх над опытом. Темпл приподнял бедра над кроватью, помогая ей стянуть штаны вниз, — и вот он уже лежит перед ней с восставшим естеством.

И принадлежит только ей.

Мара замерла, любуясь им, распростертым перед ней во всей красе, — здоровой рукой он крепко держался за изголовье, так что костяшки пальцев побелели. И он был готов отдаться ей.

Да, он отдал себя в ее власть. Полностью.

Мара неуверенно потянулась к нему дрожащей рукой. И снова замерла. Потом все же приблизилась, и он это почувствовал.

— О, Мара… — произнес он сквозь стиснутые зубы, произнес невнятно от обуревавшего его желания. И это прозвучало очень мило.

Она чувствовала, что готова дать ему все, чего он только захочет, но…

— Я не знаю, что делать, — призналась Мара. Оказалось, что сказать такое довольно просто, когда глаза у него завязаны. — Я никогда… Я хочу сделать все правильно.