облике человека демонического, держиморды и зверя. Протопопов был не из таких; мрачная слава окружала его зря. Внешне он был приятен, красив, хорошо одет, чисто выбрит, пышные черные усы весело смотрели кверху. Наружно министр был спокоен, бодр, и на лице его иногда играла улыбка.

Протопопов доложил Государыне о происходящих событиях, о принятых мерах к подавлению беспорядков и, полный надежд, выразил уверенность, что через несколько дней ему удастся со всем покончить и наступит успокоение.

— Ваше Величество, прошу вас не волноваться и не тревожиться. Все завершится благополучно: меры приняты, бунт будет ликвидирован, и враги получат по заслугам. Могу добавить к этому: за вас и за Россию молится Григорий. Припомните мой сон, о котором я имел счастье вам докладывать 15 января. Я как сейчас вижу синее небо в белесых тучах, и среди облаков отец Григорий со вздетыми руками молится за Россию. Я явственно слышал его слова: «Я молюсь за Русскую землю и буду охранять ее от врагов». Мы не должны волноваться. Будем надеяться на хороший конец.

Говорил ли Протопопов правду (конечно, он мог видеть такой сон) или подыгрывал на чувствах Государыни, верил ли он в силы полиции, войск и в принятые меры для подавления беспорядков или только храбрился и хорохорился, — это, в сущности говоря, не имело значения, потому что Государыня нуждалась в успокоении и все сказанное готова была принимать за чистую правду. Она с жадностью ловила слова, которые несли ей хотя бы призрачную надежду. Со слепым доверием она отнеслась к рассказу о Распутине; она не почувствовала никакого кощунства в том, что человек, проклинаемый Россией, представлен в роли святого — молитвенника за Русскую землю. Она верила в святость старца, а то, что он грешил и падал — это для нее не имело значения, потому что «несть человека, иже жив будет и не согрешит».

Воскресенье 26 февраля прошло почти спокойно; до половины дня выступлений бунтующей толпы не было. Только около десяти часов Протопопов вызвал к телефону личного камердинера Императрицы Алексея Андреевича Волкова и сказал ему:

— Доложите Государыне. В Петрограде бурно. Объявлено осадное положение. Сегодня в разных местах были кровавые столкновения. Войска ненадежны. Казаки переходят на сторону революционеров. Газеты не вышли. Бастуют все фабрики и заводы. Трамвайное движение остановилось. Некоторые улицы забаррикадированы восставшими. Завтра решится все. Надеюсь, наша возьмет верх. Я приказал полиции занять посты на чердаках…

Сообщение министра, которое Протопопов читал, по-видимому, по составленному тексту, сильно разволновало старого слугу. Он неодобрительно покачивал головой, вздыхал, кряхтел и повторял односложно с досадой: «Так, так, так»… Хотел спросить: «А на кого же и на что вы надеетесь, господин министр, если казаки переходят к мятежникам, а остальные войска ненадежны?..», но из деликатности и учтивости не спросил, а только подумал. За успокоительными словами старик видел бунт, который разрастался.

Волков не любил Протопопова; не чувствовал к нему доверия; считал его несколько странным, легковесным и неположительным. Чрезмерные любезности, которые Протопопов расточал перед всеми, его раздражали. «Не министр, а просто патока; точно человека медом вымазали… — бурчал он иногда сердито. — Министру надлежит быть сановитому, спокойному, дельному и не заискивающему перед каждой шушерой»…

Волков прожил большую и интересную жизнь. Тридцать пять лет он провел в царских дворцах, видел сильных мира сего в интимной обстановке, вне этикета, со всеми человеческими достоинствами и недостатками, с выдержкой и слабостями, в горе и в радости. Перед его глазами прошли блестящей вереницей короли, королевы, князья, вельможи, министры и особы высокого духовного сана. Поле наблюдения было огромное, и глаза его многое видели. С великим князем Павлом Александровичем он изъездил всю Европу, был для него близким человеком и по его просьбе благословил его, когда Великий князь женился на госпоже Пистолькорс. Последние семнадцать лет прошли во дворце при царствующем монархе.

Из всех лиц, окружавших Царя и Царицу, это был самый преданный, верный и бескорыстный человек. Свою близкую к трону службу он не использовал и не желал использовать для своей выгоды. Он служил Царю без лести и коварства. Почитал Царя, как отца, и, как Сусанин, готов был отдать за него жизнь. Трагедия Царицы-матери прошла на его глазах, ее жестокие душевные страдания волновали его простую русскую душу, и часто он смахивал стариковские слезы.

Волков знал, как больно переживает Царица наступившую смуту, как она томится в ожидании все худших и худших известий. Трудная была его роль сказать правду; каждое слово могло причинить ей невыносимую муку. Знал старик, что она, выслушав спокойно, не будет спать потом целую ночь, будет долго стоять на коленях, как черная монашенка, будет исступленно молиться. Замедляя шаги, останавливаясь, он шел с докладом и напряженно обдумывал каждое слово. Он сам страдал.

— Матушка-Царица, министр внутренних дел просит доложить вам, что беспорядки продолжались и сегодня. Кое-где стреляли. Трамваи не ходят. Завтра он ожидает решающий день и надеется, что правительство справится с волнениями. Вот только казаки как будто переходят к бунтовщикам…

— Этого не может быть, — с живостью воскликнула взволнованная Царица. — Это ошибка; казаки не пойдут с бунтовщиками.

— Ваше Величество, так просил доложить министр внутренних дел.

— Никогда не поверю. Казаки против Государя не пойдут. Они всегда были верными. Изменят и предадут другие, может быть, многие, но казаки не изменят. Как можно думать, что казаки оставят своего Царя.

— Государыня, люди-то ведь изменились. Они забыли и Бога, и Царя. Нельзя ныне всем верить и на всех полагаться, как делаете это вы, — с горечью возразил Волков.

Старик только досказал последние слова, как раздался опять телефонный звонок. Снова говорил Протопопов:

— Доложите Ее Величеству, что я твердо надеюсь подавить восстание. Я также предполагаю, что завтра рабочие станут на работы.

— Конечно, это так и будет, — сказала Царица, когда ей Волков передал слова министра. Бледная улыбка надежды мелькнула на ее лице. — Господь не допустит, чтобы погибла Россия. Господь посылает нам испытания, но Он же наш помощник и покровитель. Святой Серафим сказал: «Бываете укоряемы — благословляйте, гонимы — терпите, хулимы — утешайтесь, злословимы — радуйтесь». Зачем нам впадать в отчаяние…

Последнее известие привез секретарь министра на другой день. Вид у него был насмерть перепуганный, лицо бледное, растрепанное, голос срывался, хрипел, будто у него пересохло в горле. По одному внешнему виду можно было судить, что приехал он не с добрыми вестями.

— Ваше Величество, положение в столице ужасное. Горит Литовский замок, горят полицейские участки, тюрьма, суд. Сожжен дом министра двора. Больная графиня Фредерикс и ее дочь ночью