Вокруг Распутина роем кружились авантюристы, темные финансовые дельцы, сексуальные, эротические психопатки и разные пресмыкающиеся твари. Через Распутина добивались министерских постов честолюбивые карьеристы с невзыскательной, гуттаперчевой совестью. При содействии Григория ловкие дельцы устраивали свои темные дела. Его все больше и больше втягивали в пьяные оргии. «Святой старец» скоро стал притчей во языцех. Во время пьянства он вел себя непристойно, безобразничал, нередко похвалялся своей близостью к Царю и Царице. Это раздражало общество и оскорбляло национальную гордость. Распутин познал силу над людьми, власть денег, власть плоти, сладость греха.

Борясь за жизнь сына, Царица неминуемо и неизбежно должна была бороться за Распутина. В том положении, в каком находился вопрос лечения, у нее не было выхода. Какая мать согласилась бы сознательно принести своего ребенка в жертву политическим или общественным соображениям? И разве не естественно было то, что она хваталась за последнюю слабую соломинку, за призрачную надежду, в которую она поверила?

Как всякая другая женщина, Царица одинаково больно переживала свои страдания, печаль, тревогу и тоску, ее сердце было изранено. Она постоянно чувствовала душевный гнет. Это было выше сил человеческих. В сорок два года она была больной, разбитой женщиной с седеющими волосами. Но она боролась.

Александра Феодоровна обладала сильной мужской волей. Чем больше жизнь ставила перед ней препятствий, тем больше она сопротивлялась. Она не останавливалась перед преградами, не отступала перед врагами и не предавалась малодушию. За свою правду она боролась исступленно, до полного напряжения сил. Для нее не было и не могло быть таких жертв, которые бы она не принесла во имя любви к мужу, к сыну и к России. Свое здоровье, покой и все свои силы, физические и нравственные, она бросала не жалея, не считая и даже не думая, что их когда-то может не хватить. Любовь повелевала ею; любовь и жалость были для нее движущей силой, которая восполняла недостаток сил физических и которая как бы гальванизировала эти силы, когда они были на исходе или когда их уже больше не было.

Увлеченная борьбой, Александра Феодоровна шла вперед, как исступленная слепая. Она уже не замечала, кто враг и кто друг. В ожесточении отбрасывала от подножия трона даже таких верноподданных, которые горячо любили Царя, желали блага России и не помышляли ни о каких конституционных изменениях. Врагом был всякий, кто восставал против Распутина или неодобрительно о нем отзывался. Несчастная женщина была в том нравственном и психическом состоянии, когда уже не могла остановиться, оглядеться и трезвыми глазами посмотреть вокруг. Она ни одного мгновения не сомневалась в своей правоте.

Пропасть между троном и обществом катастрофически увеличивалась, расширялась и углублялась. Все меньше и меньше оставалось вокруг престола преданных людей. В стане врагов оказались даже члены династии. Для пропаганды политических врагов режима были открыты огромнейшие возможности. Они их использовали умело, искусно, с выдающейся энергией. Душой Царицы овладели мрачные тени. Повсюду чудились враги и недруги. Она замкнулась в себе, прекратились балы, вечера, торжественные приемы, парадные обеды. Александровский дворец, как монастырь, погрузился в созерцательное, молчаливое и грустное одиночество.

Тучи сгущались, тяжелели, срывались порывы ветра. Наконец грянул гром. В ночь на 16 декабря во дворце князя Юсупова был убит Григорий Распутин и труп его брошен в реку. Убийство совершили ближайшие родственники Царя: двоюродный брат Великий князь Дмитрий Павлович и прекрасный Феликс Юсупов, женатый на племяннице, княжне Ирине Александровне. Помогал им обоим член Государственной думы В. М. Пуришкевич.

Весть об «исчезновении Гришки» распространилась в Петрограде с быстротой молнии. Сенсация была огромная. Газеты, соперничая друг с другом, стремились поднести читателю самый сногсшибательный полицейский материал, Надо было использовать необыкновенный случай. Чего только не писали в эти дни проворные борзописцы! Фантазия работала с необыкновенным подъемом. Печальные были стыдливо прятались в потоках небылиц. Общество было в восторге. На лицах сияло радостное возбуждение. Знакомые и незнакомые обсуждали событие, и все говорили, облегченно вздыхая: «Слава богу!»

— Messieurs les assassins, je vous salue[4]! — сказал на другой день Великий князь Николай Михайлович, войдя в комнату Дмитрия Павловича, где находился и встревоженный Феликс Юсупов. — Ценю ваш благородный порыв. Вы избавили Россию от грязной гадины. Вы расчистили воздух. Кошмар кончился, а то и я на старости лет попал бы в убийцы, хотя и питал всегда глубочайшее отвращение к убийству ближнего и ко всякой смертной казни. Но то, что вы сделали, есть только полумера. Надо обязательно покончить с Александрой Феодоровной и с Протопоповым. Вы видите, у меня мелькают замыслы новых убийств…

А в это время в Александровском дворце одинокая Царица металась, как безумная. Горе ее было безгранично, отчаяние беспредельно. Она почти находилась в состоянии невменяемости. Рухнула ее последняя, единственная надежда. Никто уже теперь не сможет облегчить страдание ее мальчика, не сможет спасти его. В безумии сидит она в своей комнате. Ей слышится как будто шепот, последнее страшное предсказание Григория:

«Я знаю, меня не любят; а за меня и тебя не любят. Они ищут моей головы. Горе, горе, матушка Царица. Не пройдет и шести недель после моей смерти, как обрушатся на бедную Россию бедствия и дитяти будет угрожать большая опасность. Гибель вижу… гибель неминучую…»

Николаю Михайловичу не удалось организовать убийства Царицы. Его к этому подстрекали, возбуждали и умоляли действовать, но время было упущено. Князь Юсупов был сослан в провинцию, Дмитрий Павлович командирован на Кавказ, других исполнителей не было. 31 декабря сам Великий князь получил царский указ о высылке. В бешенстве, задыхаясь от охватившего его раздражения, не сдерживая себя, он сказал пришедшему Шаховскому: «Меня ссылают в Грушовку. Александра Федоровна торжествует. Но надолго ли стерва удержит власть?..»

Бешеный поток проклятий, сорвавшийся с великокняжеских уст, подхватил свет. Вспышка ненависти к Царице, как расплавленный металл, наполнила чувства салонной аристократической знати. «Не желаем терпеть власть узкой, больной психопатки», — кричали повсюду с зубовным скрежетом. «Не желаем, чтобы нами управляла своенравная, властолюбивая, сумасшедшая немка»… «Не желаем, чтобы шайка авантюристов позорила Россию. Протестуем, протестуем, черт побери»… «Vous vous croyez une Marie Thérèse, mais vous vous trompez. Vous devez ne vous occuper que des enfants et des mères»[5], — написал Царице в обширном, на тридцати страницах, дерзком послании обер-егермейстер Иван Петрович Балашов.

Второго января Государыню посетила обер-гофмейстерина Е. А. Нарышкина. Начавшийся новый год не сулил ничего доброго. Царица была расстроена, раздражена, чувствовала упадок сил. Она жаловалась на людскую несправедливость, неправду и неблагодарность. Она негодовала на высшее общество, но больше всего на