Не сказать ли, что я просто друг Элли и потому мне важна и судьба ее подруги? Но это была бы ложь! Объяснить, что я – та, кому было предназначено стать ее матерью? Но так я, чего доброго, спугну девочку. И в смятении у меня вырвались слова, которыми я только и могла выразить все, что переполняло сердце.

– Я знала еще прежде, чем впервые увидела тебя… – начала я на своем тайном языке, которого Ханна не знает, пытаясь сказать ей, что любила ее всегда, даже тогда, когда понятия не имела о ее существовании.

Ханна смотрела на меня молча, и я решила, что она приняла меня за сумасшедшую. Или, хуже того, подумала, что я издеваюсь над ней вместе с Кэндис? Но вдруг вызов на ее лице сменился растерянностью, и она неуверенно подхватила:

– …Что ты – моя судьба.

Оглянулась на Элли, ища поддержки, и снова посмотрела на меня.

Мое сердце взорвалось, как сверхновая звезда.

– Откуда ты знаешь эти слова? – прошептала я.

Ханна покачала головой:

– Понятия не имею. – Она все вглядывалась в меня, пытаясь что-то сообразить. – Так вы знали моего отца? – спросила она наконец.

– Откуда ты…

– Не знаю. – Вид у нее был испуганный, но я не могла обнять ее и утешить, как бы мне ни хотелось: спешить нельзя. – Бабушка говорила, он был хороший человек, – продолжала она. – Говорила, он бы полюбил меня, если б узнал. Но он погиб.

– Да, – сказала я, кое-как протискивая слова сквозь сжимавшееся горло. – Так и было. Но он бы любил тебя, Ханна, всем сердцем. За это я ручаюсь.

– Так вы правда его знали?

– Я была его женой. – Ужасно произносить это в форме прошедшего времени. Но так надо. Теперь я понимаю.

– Значит, вы стали бы моей мамой? Так, что ли?

– Да. Должна была. Я… мне кажется, я и есть твоя мама.

– Что ж… – Она в последний раз глянула на Кэндис и отвернулась, все для себя решив. – Больше у меня никого нет.

Что бы она ни собиралась сказать в этот вечер Кэндис, все уже было сказано без слов. Есть немало языков, которые обходятся без речи вслух, и я знала: Ханна закрыла свое сердце для той женщины, которая ее родила.

– У тебя есть я, – сказала я. – И бабушка Джо-ан, которая будет счастлива познакомиться с тобой. И тетя Сьюзен, и двоюродные брат и сестра, и еще одна бабушка во Флориде.

– То есть… у меня есть семья? – Губы ее снова задрожали.

– Да, твоя семья. – Я смотрела в глаза девочки, так похожей на Патрика, и думала о той жизни, которая была нам предназначена. Ничего от Кэндис в ней не было, и я была этому рада. Я видела в ней все, что я потеряла, все, что я обрела. Эта жизнь и была мне предназначена. Просто я долго искала к ней дорогу.

Восемь недель спустя

– Хорошо провела время, лапонька? – спросила меня Джоан, когда я промозглой ноябрьской ночью проскользнула в квартиру, изо всех сил стараясь не шуметь. Губы еще горели от поцелуя, которым мы с Эндрю попрощались на лестнице.

– Можно сказать, идеально, – призналась я.

Джоан уже постелила себе на раскладной кровати в гостиной и, улыбаясь мне, заложила страницу в романе, который читала до моего прихода, и отодвинула от себя книгу. Волос у нее после химиотерапии не осталось, как и в моем сне, но она отважно борется с раком. У нее есть теперь ради кого жить.

Ради Ханны.

Ради Ханны, которая крепко спит в бывшей гостевой, а теперь детской. Анализ ДНК подтвердил, что она – дочка Патрика, родная внучка Джоан. Эндрю потянул за все ниточки, чтобы ускорить процесс усыновления. Еще пару месяцев, и Ханна официально станет моей дочерью.

– Он мне нравится, – сказала Джоан. – Эндрю. Хороший человек. И с Ханной ладит.

– Так и есть, – согласилась я. Щеки у меня слегка покраснели, но я мужественно призналась: – И мне он тоже нравится, Джоан. Очень нравится.

В улыбке Джоан я видела искреннее одобрение и приятие, и была этому рада: она с открытой душой впустила в нашу жизнь Эндрю. Она была рада тому, что моя жизнь наконец устраивается, не так, как устраивалась с Дэном, а по-настоящему, во всей полноте. Наконец-то я осознала: я не обязана чувствовать себя виноватой за свое счастье. Не этого бы Патрик хотел для меня. И моя жизнь изменилась.

Теперь я знаю, как мне повезло найти человека, который все понимает. Эндрю обходится с Джоан как со старым любимым другом, и за это я ему бесконечно благодарна. Ведь я бы ни ради кого не могла отказаться от Джоан. Человек помельче не смог бы понять, с какой стати я поселила у себя мать покойного мужа. Но Эндрю и глазом не моргнул: «Это же семья, – сказал он мне в тот вечер, когда я впервые робко намекнула на сложившуюся ситуацию. – Нет ничего важнее на свете». И на этом точка. И мое решение удочерить Хан-ну он тоже поддержал и помог всем, что было в его силах.

– Когда завтра ждать Элли? – спросила Джоан.

– Мама привезет ее к десяти.

Мы решили собраться накануне Дня благодарения, чтобы пригласить Элли. Сам праздник она проведет со своей мамой, которая с тех пор, как вернула себе дочь, сумела избавиться от зависимости. Элли еще не вполне поверила в ее исправление, но постепенно проникается надеждой. Раз в неделю она приходит на занятие ко мне в кабинет и часто приезжает в гости к Ханне, поболтать о мальчиках. Насколько я понимаю, лилововолосый Джей Кэш таки поцеловал ее.

– Забавно будет посмотреть, как девочки запихивают птицу в духовку, – захихикала Джоан. Элли и Ханна вызвались готовить индейку, впервые в жизни. «Чтобы у вас с Эндрю было время поворковать», – жестами дала мне понять Элли и конечно же вогнала меня в краску.

– Подумать только, а через месяц с небольшим уже и Рождество, – размышляла вслух Джоан, пока я вешала куртку и разматывал шарф. – Наше первое Рождество с Ханной. Кто бы нам еще недавно сказал, что такое будет? – На миг взгляд ее устремился куда-то вдаль, за пределы нашего мира. – Жаль, что Патрик этого не видит.

– Думаю, видит, – сказала я.

– Я тоже так думаю. – Она зевнула. – Пора мне спать, а то завтра останусь без сил. Дурацкий рак.

– Дурацкий рак! – подхватила я. Обняла ее перед сном, принесла на ночь стакан воды, поцеловала мою свекровь и выключила свет. Прошла по коридору и заглянула в щелку, чтобы убедиться, что Ханна спит.

Да, она мирно дышит во сне. Лунный луч, проникнув в окно, серебрит изящные черты лица, ставшего для меня таким же знакомым, как мое собственное. На цыпочках я зашла в комнату и подтянула одеяло повыше, чтобы девочка не замерзла ночью. Она зашевелилась и улыбнулась во сне. Что-то ей снится?

Она так и не сумела объяснить, откуда ей известны заветные слова, которыми мы с Патриком признавались друг другу в любви. Но сейчас, глядя, как вздрагивают ее ресницы и расплывается улыбка на губах, я думаю: может быть, как и я, она прежде видела эту жизнь во сне.