В сборниках донских песен С. Робуша, Сальникова, А. Савельева, А. Н. Пивоварова и др. также имеются древние казачьи былинные песни, записанные со слов старожилов. По идее, способу изложения и по выражению чувства и мысли эти былины-песни поразительно схожи с древними былинами, найденными в новгородских областях, т. е. в губ. Новгородской, Олонецкой, Архангельской и др., даже в некоторых местах тождественны.

Днепровская Русь (малороссийская) и московская (владимиро-суздальская) былин этих не знает, первая потому, что с уходом, после Владимира и удельных князей, новгородско-варяжских дружин на север, иначе сказать — с отделением Новгорода от Киева и Владимира в прежнюю, самостоятельную жизнь, на Днепре стал преобладать элемент местный, Червонно-днепровской Руси во главе с черкасско-запорожским казачеством, с его вековой борьбой с татарами и турками, а потом с Польшей, с другими интересами и идеями, с другими героями и новыми героическими песнями. Старых эпических богатырей забыли, т. к. на смену им явились новые. Московская же Русь древних богатырей совсем не знала. Один Новгород помнил о них, так как они стояли ближе к нему по духу и вышли большею частью из среды его дружин. Песни о них они перенесли и на Дон. Кроме того, как говор новгородских областей, так и язык новгородских летописей и былин отличаются замечательной чистотой и легкостью, которые приближают их к современному литературно-народному. Владимиро-суздальская Русь, а потом московская этим языком не говорили, по крайней мере, письменных памятников о том по себе не оставили, а то, что имеется под руками (более 100 томов дипломатической переписки Москвы с соседями), представляет какую-то неудачную смесь древнеславянского языка с местным московско-суздальским говором[259]. Так называемый современный московский говор, чистый и легкий, есть уже работа позднейших веков, сложившийся, как в столице, из лучших русских элементов под влиянием новгородских областей, как более культурных, и Литовской Руси, развившейся раньше Москвы. При этом надо иметь в виду, что этот говор распространен только в окрестностях Москвы, по радиусу не более 100 верст. Соседние губернии имеют каждая свой особенный говор.

Старые донские письменные памятники, помимо песен и былин, отличаются, как и новгородские, такой же чистотой и легкостью. Летописные сказания о Ермаке и его подвигах, писанные его сподвижниками-новгородцами, среди которых грамотность была развита, имеют те же достоинства.

Отписки казаков Москве XVI и XVII вв. по поводу случившихся на Дону событий отличаются замечательной чистотой языка. Кто же писал эти документы, если не новгородцы? Ведь нельзя же допустить, что отписки эти составляли неоднократно переселявшиеся на Дон партиями запорожцы, которые, в силу исторических судеб, сталкиваясь и пополняясь малороссами, говорили языком галицко-днепровской Руси; и не казаки азовские, как оторванные многие века от России под влиянием греков имели совсем особенный говор, также не казаки рязанские, северские и белгородские, имевшие свой говор. Эти документы писали новгородцы, поселившиеся на Дону. Приведем образцы этих отписок.

В 1630 г. по поводу казни боярина Карамышева в Черкасске казаки писали царю: «Мы, Государь, неотступники, неизменники и нелакомцы: служим тебе, Государю, верно… Государь! если мы тебе и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольные, от самых украинных городков, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем»[260].

В1632 г. по поводу требования принести присягу Москве на верность службы казаки писали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государях старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону и с Волги и с Яика и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы — казаки ему, государю, под Казанью служили — не за крестным целованием».

Отписка казаков 1637 г. по поводу взятия Азова, полная чувства искренности и поэтических красот:

«Пошли мы под град Азов с великия скорби, помня свое крещение и святыя Божия церкви и свою истинную крестьянскую (христианскую) веру… и пошли, государь, мы под тот град Азов, все утвердишеся сердцами своими единомышленно и поболев душами своими о нашей крестьянской вере, и его осадили, апреля в 21 день… и тот град мы взяли июня в 18 день и тех бусурманов, азовских людей, под меч подклонили и всех за их неистовство побили… И Божиею, государь, милостию и Пречистый Богородицы помощию и святого славнаго пророка и предтечи крестителя Господня Иоанна умолением посольских людей на колодах пронесло мимо града на низ в наши таборы с их изменничьи грамоты и мы, государь, не утерпе сию измену и за то волшество их, что стоя под Азовом терпим голод великой и всякия нужныя скорби, того турскаго посла Фому Кантакузина со всеми его людьми побили до смерти»…[261]

Песня, сложенная, по преданию, самим Степаном Разиным в 1671 году.

Схороните меня, братцы,

Между трех дорог.

Меж Московской, Астраханской,

Славной Киевской;

В головах моих поставьте

Животворный крест,

А в ногах моих положьте

Саблю вострую.

Кто пройдет или проедет —

Остановится,

Животворному кресту он

Тут помолится,

Моей сабли, моей вострой

Испугается:

Что лежит, мол, вор удалый,

Добрый молодец,

Стенька Разин, Тимофеевич

По прозванию[262].

Воззвание атамана Кондратия Булавина к казакам в 1707 г.: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно! Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в эллинскую веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на всем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и нивочто вменили и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы все мне дали твердое слово и клятву»[263].

Таких образцов письменности в материалах для истории Дона очень много. Язык этих документов, как сами могут убедиться читатели, с письменными памятниками Москвы XVI и XVII вв. имеет мало общего. Это язык древних новгородцев.

В верховых станицах преобладает говор на я и на ша: чаво, яво, ишшо и ишто, штобы, няльзи, табя, сабя, мяня, братишша, дружишша, переходящий ниже, во 2-й и 1-й Донские округа, в более смягченный: чиво, иво, тибе, сибе, мине, он говоря, пиша, читая (читает), ходя, едя, бегить и др. Далее, в низовьях Дона и по Донцу в говор казаков начинают уже примешиваться слова малороссийские, занесенные туда запорожцами и малороссийскими черкасами, часто с мягким выговором на ми и ви (мы и вы). Также появляются и малороссийские фамилии казаков, с позднейшим прибавлением окончания на ов, а также на ий и ич: Трофименков, Абраменков, Филенков, Ханжонков, Сидоренков, Гайдамаченков, Тимощенков, Савченков, Панченков, Лехницкий, Крупницкий, Луковский, Вансецкий, Венцович, Балашевич, Облакевич и др.