говорят как о великом военачальнике. Я слышала, что он за один-единственный день убил предыдущего короля Манстера и двенадцать сотен его воинов. Король Бриан не похож на человека, которому по нраву мир.

– В юности отец жил бедно, ведь наш клан не принадлежит к числу благородных ирландских семей. – Мурха провел по столу пальцем, рисуя очертания Манстера. – На нашу деревню постоянно нападали викинги – то с моря, то с рек. Больше всего мучений причинил Амлаф Рыжий. Он перебил многих друзей и родичей моего отца, и за все это время никто так и не пришел нам на помощь: ни другие короли, ни священники, ни кто-либо еще. – Он замолчал и посмотрел вдаль. – Отец выучился ратному делу. Когда король Муад убил моего дядю, отец отомстил за него. Теперь с Брианом Бору считается каждый.

– И для тебя это важно? – Я наклонилась чуть ближе.

Мурха кивнул:

– Я понимаю, что это важно, когда вижу своего сына. – Он мельком взглянул на россыпь шрамов, украшающих его руку. – Я не хочу, чтобы ему приходилось постоянно биться, как мне с младых лет. Жизнь не должна быть такой сложной и опасной. Мы с отцом сражаемся не ради того, чтобы сражаться. Мы хотим использовать наше могущество, чтобы сделать Ирландию безопаснее. Это и есть самая важная цель моей жизни.

Когда Мурха произносил эти слова, у него горели глаза. Он не лгал, а действительно верил в сказанное. Осознав это, я даже улыбнулась, а потом задумалась: не наивно ли верить ему на слово? Я вспомнила, что говорил Колмон: «Смертные мужчины постоянно врут, Фоула. Они оплетают тебя паутиной лжи, пока ты не перестаешь отличать добро от зла». Мой двоюродный брат долгие столетия жил среди смертных, пока новые законы Потомков не положили этому конец. Он знал смертных лучше любого. И тем не менее, когда я смотрела на Мурху, я не верила, что передо мной обманщик.

– Нет ничего важнее мира, – запинаясь, произнесла я.

Мурха кивнул:

– Священники утверждают, что Господь создал нас по своему подобию и позволил царствовать над зверями земными… Но как можно говорить об этом, когда мы постоянно убиваем своих сородичей? – Он потеребил обручи на правой руке, прижимая их к коже. – Сначала мы должны положить конец междоусобицам.

Я молчала. Была не в силах заговорить. Его слова повторяли многие мои мысли. Неужели этот смертный мужчина действительно желал что-то изменить? Я думала об этом, и мое сердце трепетало. Мир, полный согласия. Мир, где Ифа могла бы покинуть крепость на острове Феннит и найти достойного мужчину. Мир, где Броккан станет жить, наслаждаясь, как хотела Роунат.

– Я всем сердцем надеюсь, что соглашение не нарушат. Ведь это возможно?

– Да. Но я не собираюсь лгать себе и говорить, что сохранить его в силе легко.

– И поэтому ты хочешь, чтобы Бейвин отдали на воспитание королю Шехналлу?

– Иногда узы дружбы надежнее страха клинка. – Мурха дотронулся до кружки с вином и посмотрел на младшую сестру, по-прежнему танцующую с Лононом. На его лице мелькнула тень мимолетной печали, и он вновь повернулся ко мне. – Поужинай с моей семьей, когда мы вернемся в Киллало. Позволь убедить тебя, что мы не алчные чудовища, какими ты нас воображаешь.

– Я не…

– Не надо ничего говорить. Я приглашаю тебя на королевский пир. Теперь ты живешь в Манстере.

– Пожалуй, я откажусь.

– Так и знал, что ты это скажешь.

– Тогда зачем спрашивал?

Мурха пожал плечами:

– Страх отказа – не повод молчать.

Я уставилась в кружку:

– Если тебя страшит мой отказ, тебе придется набраться храбрости.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что… – Я указала на свое лицо.

Мурха странно на меня посмотрел:

– Неужели ты думаешь, что меня волнует твоя внешность? Мало того, что ты сведущий лекарь, ты еще и добрая, честная, умная женщина. Именно эти качества я и ценю в своих друзьях.

Слово «друзья» зазвенело в моих ушах. Я так давно его не слышала.

– Ну что же, в таком случае я сочту за честь поужинать с твоей семьей.

– Вот и славно. – Мурха встал и застегнул плащ на шее. – А теперь прошу прощения. Мне нужно поговорить с отцом и Шехналлом.

Он направился к королевскому столу, за которым сидели король Бриан и Тейг. Вскоре Мурха занял место рядом с ними, и все они дружно над чем-то засмеялись.

Внезапно на скамью рядом со мной плюхнулась Бейвин и зевнула так широко, что мне стало тревожно за ее челюсть.

– Пора в постель? – спросила я.

– Еще нет. Не хочу уходить так рано.

– Понимаю, но у тебя глаза закрываются.

Подошедшая к нам Слойне криво ухмыльнулась:

– Давай пойдем вместе, Бейвин.

– Ты разве не хочешь остаться?

– Нет. Половина мужчин, с которыми я танцевала, уже собирается на мне жениться. Подумать страшно, сколько предложений я бы получила, если бы вела себя учтиво. Какой невыносимый сброд.

– Мужчины такие странные, – хихикнула Бейвин.

– Это точно. – Слойне поцеловала руку сестры. – Ты с нами, Фоула?

Я кивнула, и мы втроем направились к королевскому шатру, обнимая друг друга за плечи, чтобы согреться. Бейвин рассказывала нам о танцах, Слойне – о мужчинах, осыпавших ее комплиментами, и мы хохотали так безудержно, что у меня заболели скулы задолго до того, как мы добрались до шатра.

Дублин, 999 год

Гормлат

Ситрик, Харальд и Гилла ехали по улицам города, сияя широкими улыбками.

Я невольно вспоминала свои первые годы в Дублине, когда в город точно так же возвращались с добычей Амлаф и его старшие сыновья – Рагналл и Глуниарн. Сердце сжалось от странного чувства. Может, это тоска по старым добрым временам? Нет, ничуть. Я ненавидела каждую минуту, проведенную с Амлафом. Тогда в чем же дело? Отчего мне стало так грустно?

В первую очередь Ситрик искал взглядом вовсе не меня. Сначала его внимание привлекла рыжеволосая женщина, стоящая возле кузницы, а затем он устремил взор к королевским чертогам. Он искал Онгвен. Спрыгнув с лошади, Гилла помчался навстречу юной жене, которая уже носила ребенка. Его с головой поглотила молодая любовь, ну а больше всего – надежда обрести сына. Истинного сына Дублина, праправнука великого Амлафа Рыжего и первого представителя нового поколения.

В толпе послышались одобрительные крики, и я перевела взгляд на городские ворота за спинами Ситрика и Харальда. Народ Дублина с торжественной серьезностью встретил возвращение своего короля, но теперь настроение толпы изменилось. На смену благоговению пришли смех и восторженный рев, а это означало