снабжения наши коменданты — доки и кое‐чего достигли. В частности, они наладили варку горячей пищи, организовали раздачу сухого пайка.

Наш рацион состоит из трофейных продуктов, захваченных союзными войсками в Ганауской округе. Распределением пайка занимаются пресловутые «русские офицеры» и их клевреты. Они получают его со складов, подведомственных американской «комендатуре по делам бывших военнопленных». Паек этот не бог весть какой роскошный, но все же он во много раз лучше той убогой снеди, которую выдавали нам в гитлеровских концлагерях. Во всяком случае, никто из ребят не жалуется на питание, так как казенный рацион мы всегда дополняем за счет источников самоснабжения. Есть среди нас герои, которые без отдыха и срока «бомбят» окрестные немецкие села. Каждый божий день они носят оттуда молоко, сметану, творог, колбасы, мясо и прочую снедь, а случается и так, что приводят на веревочке живую корову.

Комсят не только жратву, но и барахло. Набеги на жилища, налеты на прохожих стали рядовым явлением в общественной жизни Ганау. Объектами нападения чаще всего бывают женщины. Иной раз наш храбрый козак так трахнет какую-нибудь фройляйн, что бедняжка с размаху брякнется наземь. Она беспомощно барахтается в пыли, а он спокойно стаскивает с нее наручные часы, браслет, кольца, а то и юбку.

Из-за этих подвигов несколько омрачилась наша некогда безоблачная дружба с французами. Сыны галантной Галлии тотчас же бросаются на помощь немке, ставшей жертвой «русской агрессии». Разгорается словесный поединок, где восточным страстям моих соотечественников противостоит рационализм французов, их «острый галльский смысл»[996].

— Жан, — говорит русак, — этого я от тебя не ожидал. Кого ты защищаешь? Бошку. Или ты ослеп? Ведь это бошка, бошка!

— Иван, — отвечает француз, — я больше тебя ненавижу бошей. У тебя это чувство каких-нибудь 5–6 лет, а я унаследовал его от отцов и дедов. Ведь за последние 75 лет боши трижды оскверняли землю прекрасной Франции. Разве это недостаточное основание для ненависти?

— Вот и я, Жан, говорю про то же самое. Не понимаю, как ты можешь защищать бошку.

— Но ведь это женщина, Иван. Неужели ты этого не понимаешь? А разве можно оскорблять женщину, поднимать на нее руку?

По правде сказать, не только немцы, но и наши земляки нередко становятся жертвой «русской агрессии». В лагере и за его пределами вспыхивают взаимные споры. Удалые козаки чем попадя бьют друг друга и режут хайотскими кинжалами. Не далее как вчера видел такую картину: некий здоровенный «васька буслаев» схватил за ноги тощего, как былинка, молодца и трахнул его головой о каменную стену. А третьего дня группа цивильных ворвалась в одну из комнат соседнего корпуса, выкрикивая выразительные словечки и круша все на своем пути. Хлопцы повеселились на славу, а покидая комнату, кое-кому пустили кровь. Жертвами этого буйного веселья оказались трое: двух свезли в госпиталь, одного на кладбище.

Нельзя сказать, чтобы вся масса русских репатриантов была одержима подобными зловредными наклонностями. Я могу, например…

[Далее в рукописи отсутствуют 23 страницы.]

…[пой]мали Москву и дали нам прослушать передачу на русском языке.

Для нас это были особенно торжественные и радостные минуты, потому что впервые за три с половиной года мы слышали голос из Москвы, из России. Голос вселял в нас бурную радость еще и потому, что говорил о разгроме Райша, о безоговорочной капитуляции фашистской армии. А раз пришла Победа, думали мы, значит, скоро наступит и час возвращения на Родину.

Ни в этот вечер, ни в последующие дни нам так и не удалось созвать митинг, посвященный Победе. «Русские офицеры» и прочие лагерные власти более чем холодно отнеслись к предложению собрать народ во дворе, а массы вовсе не склонны были митинговать. «К чему тратить время на пустые слова, — говорили ребята, — когда вдвоем с милой чарочкой куда веселее можно отпраздновать долгожданную Победу».

В это ясное весеннее утро решительно все манило нас на лоно матери-природы: и ласковое солнышко, кротко светившее с бледно-голубого неба, и распустившаяся под самым окном казармы махровая сирень, и благоухающая яблонька, стыдливо выглядывающая из‐за высокого каменного забора, и изумрудная листва окрестных лесов. И вот сразу же после легкого завтрака чуть ли не все обитатели лагеря высыпали на берега Фульды. Многие ребята так и остались тут, чтобы всласть понежиться на мягкой траве-мураве, другие же переправились через «русский мост» и двинулись в сторону древнего католического монастыря.

Шли мы медленно и на ходу обсуждали события быстротекущей жизни.

В разгар дружеской беседы где-то за спиной послышалось многоголосое пенье. Обернувшись, мы увидели огромную толпу, торжественно шествующую по дороге к монастырю. Это была религиозная процессия. Впереди катилось духовенство: кардинал, епископы, патеры, монахи и монахини. За ними семенили мальчики в стихарях и юные девицы в белоснежных одеяниях. А за головной группой плелась тысячеголовая, тысячеголосая толпа. Она почти вся состояла из женщин. И сколько их тут ни было, все они пели и все плакали.

Мы с некоторым недоумением смотрели на этих женщин, проливающих горючие слезы.

— Заген зи маль, гнедише фрау, — спрашиваем мы одну из рыдающих дам, — вас ист ден лёс?[997]

Но женщина еще ниже склоняет голову, еще крепче прижимает к глазам мокрый от слез платок.

Не дождавшись ответа, мы повторяем вопрос.

— Абер варум вайнен зи, либе фрауэн? Вайль Гитлер ист капут, гельт?[998]

Услышав это имя, женщины вздрагивают и плюются на все стороны.

— Пфуй, пфуй, пфуй! Эррете унс либе готт! Хёрт ир маль, майне херршафтен: вир зинд католишь, аба Хитлер ист дер файнд дес католицизмус. Об висст ир ништ, дасс Хитлер ист Антихрист? Анатема, Анатема, Анатема![999]

Под торжественный звон колоколов вошли мы в монастырь, пристроившись в хвосте религиозной процессии. На площади перед храмом мы разговорились с еще не старой немкой. Вот что она нам поведала.

— Разве вам неизвестно, господа, что Гитлер — злейший врат католицизма? Он всеми фибрами своей нечестивой души ненавидел святую римскую церковь и стремился во что бы то ни стало искоренить ее. Миллионы правоверных христиан подверглись жестоким гонениям, каких не было даже во времена Нерона. Десятки тысяч мирян и духовенства Гитлер бросил в тюрьмы, загнал в кацеты. Не избежали этой участи многие епископы и кардиналы. Монастырь в Фульде[1000] фактически был закрыт. Традиционные религиозные процессии, которые так торжественно и красиво оформлялись в прежние годы, были запрещены под страхом самого сурового наказания. Так продолжалось более 10 лет. Но господь внял молитвам верующих католиков, и Антихрист пал. Католическая церковь торжествует победу над князем тьмы. Сегодня,