[Следующая страница в рукописи отсутствует.]

…похлопали друга по ляжкам, отвели маленечко душу, ну а потом стали думать о теле. И пошли хлопцы бомбить, пикировать, комсить, шакалить. В качестве объектов этих операций избрали немецкие казармы, разбомбленные на товарной станции поезда, окрестные деревни. Натащили массу хороших вещей и продуктов: костюмов, пальто, обуви, белья, плюшевых одеял, табаку, сигар, картонных коробок-пакетов с эмблемой Международного Красного Креста. Наши следопыты в двух местах разыскали винные погреба и нагрузились рейнвейном по самую макушку. Словом, не жизнь, а масленица.

Одной лишь Рае нет дела до пикировок и шакальства. Не успели мы перекинуться парой слов с неким американо-чехом, как она потащила меня к месту рокового взрыва, погубившего одних и подарившего жизнь и свободу другим пленягам. Мы обошли все распростертые на земле тела, но не обнаружили ни одной живой души. Здесь было около 100 пленяжьих трупов.

Но где же раненые? Неужели их перестреляли эсэсовцы?

Долго бы мы простояли в раздумье, если бы нас не окликнула немка, высунувшаяся из келлера. От нее мы узнали, что раненых подобрали и унесли в свои убежища троглодитствующие граждане Ганау.

Рая тотчас же принялась за врачебный обход. В семи келлерах мы нашли около 80 раненых. Они лежали на чистых подстилках, были уже перевязаны и накормлены немцами.

После обхода мы по совету немцев отправились в Гросс-Аухайм. Это рабочее предместье Ганау, протянувшееся вдоль берегов тихой Майны. К нашему удивлению, здесь не оказалось ни одного разрушенного или поврежденного дома. Разыскав главного врача местной больницы, договорились с ним о госпитализации наших товарищей, пострадавших во время утренней катастрофы. Весь остаток дня мы посвятили транспортировке раненых. Использовали для этого двухколесную ручную тележку, найденную на развалинах Дунлопа. Уложив на нее рядком двух раненых, мы тащились с ними за три километра в Гросс-Аухайм, сгружали их там, переносили в больничные палаты и порожняком возвращались в пещерный город Ганау за новой парой пленяг.

Домой вернулись поздно ночью. Никто еще не спал в нашем убежище. Под сводами келлера «шумел камыш» и рекой разливался рейнвейн. Пятерка вдрызг пьяных ами орала во всю глотку «Катюшу», смешно перевирая русские слова.

— Ну что, хлопцы, наладили смычку с американцами?

— Эге, полный контакт! Да и то сказать, больно хороши ребята. Ни в какое сравнение не идут с жабоедами и макарони. Ну что ни возьми, во всем они похожи на нас, а главное, доктор Рая, душа у них прямо-таки русская.

— У них, может быть, душа и русская, а в вас, хлопцы, ее нет. Вам лишь бы шакалить да комсить, а до страданий земляков и дела нет. Американцы вам, стало быть, дороже. Ну почему никто из вас не пришел возить раненых в Гросс-Аухайм?

— Не сердись, доктор Рая, лучше выпей с нами. За нашу свободу и за дружбу с американцами! А завтра — вот увидишь — все пойдем помогать тебе. Клянусь честью!

Рано утром мы с Раей снова запряглись в тележку. День выдался по-весеннему теплый и ясный, на деревьях лопались почки, на полях зеленела травка. Хорошо сейчас полежать на берегу тихоструйной Майны или забраться в глубь букового леса, где прячутся робкие косули с глазами как у тоскующей девы. Но нет, надо возить раненых в Гросс-Аухайм. В тот день сделали 11 рейсов.

Несмотря на клятвенное обещание, ни единая душа не пришла на помощь. Как и вчера, вся братия занята бомбежкой, пикировкой, шакальством. Ребята втащили столько барахла, что в келлере стало тесно. Мешки, рюкзаки, чемоданы, солдатские ранцы набиты всякой всячиной. У каждого экс-пленяги несколько хороших выходных костюмов, 2–3 пары обуви, демисезонное и летнее пальто, шерстяной или шелковый плащ, тонкое белье и прочие принадлежности мужского туалета. Я не говорю уже о куреве и еде: их quantum satis. Ребята лопают шоколад как картошку.

Жизнь пошла теперь свободная, легкая, веселая, гулливая. Ни на минуту не прекращаются пьянки да гулянки. Русские и украинские песни звенят над Майной.

Три дня возили раненых в Гросс-Аухайм. Когда распихали всех по палатам, решили позаботиться о себе. Ведь все мы теперь на самообслуживании.

Сегодня в полдень отправился, наконец, на охоту. Первым делом заглянул на товарную станцию. Но боже ты мой всеблагий и милостливый, что я там нашел! Честное слово, после Мамаева побоища было куда лучше. Я шел по перрону, сплошь засыпанному сахаром, галетами, печеньем, сигаретами, конфетами, табаком. Всюду проткнутые ножом, но непочатые консервные банки, раздавленные каблуками пакет-посылки М[еждународного] К[расного] Креста, картонные коробки с крепким бельгийским табаком. Новенькие, ни разу не ношенные костюмы, тонкое белье, ботинки разбросаны по всем платформам и путям. Все это затоптано сапожищами, заляпано грязью.

Я сам видел, как наши хлопцы разрывали руками пакет-посылку Международного Красного Креста, вытаскивали из нее шоколад и бон-бон, а все прочее выбрасывали на перрон. Рядом скуластый паренек деловито перебирал консервы. Он брал из кучи банку и вертел ее в руках, пытаясь прочесть английскую надпись. Не разобрав ни аза, протыкал банку ножом и принюхивался. Потом швырял ее в открытую дверь вагона, приговаривая:

— Опять мясо с бобами. Чтоб вам пусто было!

Видел я группу цивильных, игравших в русскую удалую игру. Они мне почему-то напомнили статую Логановского, воспетую А. С. Пушкиным[990]. Эта богатырская забава заключалась в следующем: игроки метали отточенные хайотовские кинжалы в барахло, развешанное на перильцах дебаркадера. Надо было бросить так, чтобы кинжал прошел насквозь. Задача трудная, головоломная, требующая большого мастерства. При мне никто так и не решил ее полностью, но прорези в добротных костюмах свидетельствовали о половине успеха.

— Эх, ребята, ребята! Ну зачем вы портите ценное имущество?

— А тебе что, жаль немецкого добра?

— Не немецкое оно теперь, а наше кровное, пленяжье.

— А коли наше, так не об чем разговаривать. Мы сами вольны с ним делать, что захотим.

Вот и поговори с такими удалыми молодцами. Нет, видно, не скоро еще мы одолеем в себе хищника.

Но аллах с ними, с этими Васьками Буслаевыми[991]. Покинув их, я направляюсь к одному из вагонов с широко разверстой пастью-дверью. Только хочу закинуть ноги в эту пасть, как откуда-то, словно из-под земли, вылезает ами. Жестами и никому не понятными словами он просит меня и удалых игроков покинуть товарную станцию. Впрочем, явно беззлобный и добродушный вид американца, дружелюбно-приветливый тон и широкая улыбка на лице действуют на нас скорее поощрительно. Ответив ему улыбкой на улыбку, мы продолжаем заниматься своими делами.

В этот день мне