Ну, например, ей нужно было перевозить объемную вещь. Скажем, она хотела купить на день рождения рубашку – мне, Сане Рабину или тому же Рамилю, ну то есть близкому человеку. Она тогда ехала в магазин «Мужские сорочки» на Большой Чертановской улице, выбирала, платила рублей десять и гордо везла в пакете «Мальборо». Ну а в чем еще было это везти? Или она забирала пальто из химчистки. Ну не в руках же его тащить?

Однако через два года, когда прекрасное мужественное лицо на синем фоне гор и неба окончательно побледнело, пакет постепенно перешел в мои руки. Дело в том, что ковбой был какой-то невероятной прочности. Он не рвался вообще. Я не носил в нем, конечно, золотых слитков и металлических болванок, не было надобности. Но ведь разные случаи происходили…

Началось, например, такое время, когда в грузовиках или даже в легковушках стали развозить по московским дворам колхозную картошку. Раньше это было нельзя, а теперь стало можно.

Картошка была хорошая: липецкая, тамбовская, рязанская, но очень грязная.

Терпеливые мужики, которые приезжали на целый день, тихо курили, тихо отгружали и рекомендовали брать побольше, на всю зиму, – с интересом смотрели на наш московский пейзаж.

На эти зеленые дворы, на гуляющих малышей, на постепенно зажигающиеся окна.

Картошка тогда была главным продуктом. Особенно в семьях, где были маленькие дети, а таких семей было много.

Особенно это было актуально для нашей семьи, у нас было целых два маленьких ребенка, а к тому же доктор, домашний частный педиатр, есть продукты из магазина нам попросту запретил.

– Ну вот лучше вообще ничего там не покупайте, – просто сказал он. – Ну самые необходимые вещи: крупу там, не знаю, соль. Все остальное – лучше с рынка.

Это был красавец мужчина, высокий, косая сажень в плечах, черная борода, внимательный взгляд, когда-то он работал на «скорой», теперь в больнице, был неплохим диагностом (однажды услышал, как кашляет ребенок, когда разговаривал с Ленкой по телефону, и безошибочно поставил коклюш, «лающий кашель», сказал он), но самое главное – он мог часами разговаривать с нервными, обезумевшими молодыми мамашами, успокаивая их и давая порой бессмысленные, но такие важные для их внутреннего психологического тонуса советы, – поэтому теперь я часто-часто мотался на рынок, покупал всякую репку, морковку, свеколку, которую Ленка варила и перетирала часами, а дети ею с удовольствием прицельно плевались, тем не менее все равно покрываясь красными пятнами после каждой еды.

Так вот, картошка – именно рыночная – была нашим главным блюдом, нашим спасением, кладовой солнца, и без нее было никак не пережить зиму, даже взрослым, не говоря уж о детях.

Это был девяностый, кажется, год… Или девяносто первый.

А может, и какой-то другой.

Я увидел, возвращаясь с работы, этот грузовик с открытым бортом – и буквально побежал к подъезду.

– Ленка! – закричал я с порога. – Там картошку привезли! В грузовике! То ли из Рязани, то ли еще откуда. Они уезжают скоро. Говорят, в темноте уже стоять надоело. Берите типа тару и бегите. Сколько брать?

– Сколько сможешь унести… – сурово сказала Ленка.

– Тогда давай ведро какое-нибудь.

– Где я тебе его возьму? Мусорное мыть?

– Нет, а какого-нибудь… старого у нас нет?

Я выскочил на балкон и стал переворачивать все вверх дном: ржавые санки, лыжи, какие-то оставшиеся от прежних жильцов совершенно не нужные мне столярные инструменты…

Наконец она не выдержала и крикнула:

– «Мальборо» возьми!

– А где он? – заорал я.

– Там… в шкафчике на кухне.

Никогда я не забуду этот ноябрьский пронзительно холодный вечер, в нашем старом московском дворе, с этими унылыми облетевшими тополями, с последними мамашами на детской площадке, смерзшимися цветами в палисадниках под окнами, с этими рядами зажженных окон, дорогие мои москвичи, всегда они были мне утешением, странным утешением в этой печальной, одинокой, рассыпающейся на части реальности, – эти бедные, горькие московские окна.

И этого мужика, который взял моего «Мальборо», внимательно поглядел и сказал:

– Доверху сыпать? Выдержит?

– Выдержит! – гордо сказал я. И верно, влезло то ли восемь, то ли девять кило. Я сбегал пару раз (на больше денег не было, еще до зарплаты надо было дожить) – и счастливый вернулся домой.

– Ну герой! – сказала Ленка. – Добытчик!

И поцеловала меня в губы.

Но и тогда, даже тогда ковбой Мальборо не порвался, ручки его не истрепались, он вновь отправился в стирку и в сушку, и, хотя это было уже смешно, мы берегли его и не выбрасывали.

Позднее я видел, конечно, такие пакеты, и не раз, когда начал ездить за границу, в аэропортовских магазинах duty free – в эти пакеты russo turisto, я в их числе, сгружали бесконечное количество дорогого алкоголя: литровые бутылки виски, текилы, французского коньяка, австрийского шнапса, итальянского вермута, португальского портвейна, кофейных и яичных ликеров, сюда же запихивали невообразимое количество табачных блоков, по двадцать штук, я пробовал эти другие пакеты с ковбоем Мальборо, я вглядывался в знакомое лицо, я понимал, что именно отсюда был родом и наш родной, любимый пакет, но какое-то странное чувство не оставляло меня – наш тогдашний пакет, начала 80-х, он был как-то прочнее.

Он был значительно крепче и прочнее, он мог выдержать все что угодно – даже и золотые слитки, наверное, смог бы.

Я даже принюхивался к этим пакетам, даже смотрел их на просвет – нет, не то. Не та плотность. Не та прочность. Не тот коленкор.

Разные вещи в разные годы носил я в «ковбое Мальборо» – бухло из соседнего магазина, когда приходили гости, рукописи страниц на триста, колбасу и мясо, когда они появились, книжки, включая собрания сочинений, мне кажется, я носил в нем даже детские гантели по полтора кило, странные объемные подарки типа модели яхты 1:49 – словом, много чего еще, уже в те годы, когда кооперативная промышленность освоила этот вид продукции, появилось огромное разнообразие пакетов и маек с английскими надписями, боже, чего там только не было, от «Я – экзистенциалист» до «Послушай, спереди я тоже ничего», – но один груз запомнился мне особенно ярко, и, может быть, он был одним из последних в длинном ряду этих превращений.

Я возил ребенка из детского сада, каждый день, издалека, потому что детский сад был частный, дорогой, с английским языком и «развивающими заданиями», а также уроками «русской народной борьбы, которая появилась на тысячу лет раньше кунг-фу», и в конце этого пути мы так уставали, что всегда – всегда! – заходили в «Детский мир» на Щербаковской.

Я помню, что в детстве (своем детстве) всегда стоял напротив отдела детских игрушек в каком-то полном отупении. Мама спрашивала, чего я хочу, но я ничего здесь никогда не хотел. Мне ничего не нравилось, кроме солдатиков. В том «Детском мире» на Щербаковской, в который мы заходили с ребенком каждый день, после долгой дороги из частного детского сада, мне всегда хотелось купить все.