Наверное, он должен был отступить сразу, как только толкнул дверь и обнаружил ее незапертой. Вместо этого он вошел внутрь и подошел к покойнику. И только тогда понял, перед ним еще не покойник. Ваттен зашевелился. Синсакер видел, как по очереди напрягаются и расслабляются обнаженные мышцы, пока рука Ваттена медленно-медленно поднималась, чтобы указать на него. Было ли в этом жесте обвинение? Отовсюду сочилась кровь. Она каплями выступала на поверхность, стекала по телу к рукам или к шее. Затем струйки бежали уже по коже, по лицу и впитывались черно-красными волосами. Тяжелые капли отрывались от слипшихся прядей и падали на пол, где уже натекла большая красная лужа. Однако сильных кровотечений следователь не заметил. Ни один из крупных сосудов не разорвался. Там, где у горла заканчивалась кожа, Синсакер увидел артерию, которая вздувалась и опадала, по-прежнему качая неуклонно убывающую кровь.

Ваттен расслабил руку, и она снова безвольно повисла. Губы его шевелились. Он что-то шептал, а Синсакер не мог его расслышать. Взгляд помутневших глаз, несомненно, был направлен на полицейского. Синсакер подошел к нему вплотную и опустился на корточки, их лица оказались друг против друга. Он старался смотреть только на лицо, на котором еще оставалась кожа. Осторожно положил руку Ваттену на затылок. Почувствовал тепло и пот.

— Я прошу у вас прощения. — Собственные слова показались Синсакеру пустыми.

— Это его вина, не ваша, — прошептал Ваттен. В горле у него хлюпало. Но Синсакер сидел так близко, что все-таки его расслышал. Ваттен долго и громко откашливался, прежде чем продолжить.

— Пообещайте мне одну вещь. Не превращайте его в мифическое чудовище. Не дайте ему стать… знаменитостью. Он просто опустошенный человек. И все… Не стоящий… чтобы про него снимали фильмы или писали… книги. А нам просто не повезло… его встретить.

Он говорил медленно, с большими передышками, будто после каждой точки начинался новый марафон.

— Вам — это вам с Гунн Бритой?

— Нам с Хеддой и Эдвардом.

— Ваша семья — это тоже он? — Синсакер хотя и спросил, но уже не сомневался. Теперь он понял, что не давало ему покоя в деле Ваттена. Почему ему было так не по себе. Йун Ваттен, несмотря на все противоречия и нестыковки в показаниях, являлся одним из самых правдивых людей, которых он когда-либо встречал. Ему не повезло оказаться под подозрением из-за череды невероятных случайностей. И все-таки где-то в глубине души Синсакер всегда ему верил. Синсакер хотел ему об этом сказать, но Ваттен его опередил.

— Пообещайте мне еще одну вещь, — сказал он.

— Какую?

Последнее желание Ваттена было неожиданным, но по-своему очень осмысленным.

— Позаботьтесь о моем… велосипеде. Это… подарок Хедды, а я дал ему… развалиться.

Слабая, мимолетная улыбка скользнула по его губам. Затем он закашлялся. В уголке рта у него появилась струйка крови и побежала по носу. Теперь он висел совсем неподвижно.

Синсакер хотел что-нибудь ему сказать. Но что? Что поверил его убийце, а не ему? Станет ли Йуну от этого легче? Синсакер сомневался и потому сидел так же тихо, как Ваттен, и просто смотрел ему в лицо. В глазах Ваттена постепенно угасали последние проблески сознания. Он перестал дышать. Мельчайшие, почти незаметные движения, которые отличают живого, но полностью расслабившегося человека от мертвого, наконец совершенно прекратились.

У себя за спиной Синсакер чувствовал дыхание Фелиции.

— Одд, надо уходить, — прошептала она. — Когда мы пришли, дверь была открыта, и ты понимаешь, что это значит.

Больше она ничего сказать не успела. Он услышал быстрые шаги. Потом глухой удар. Он обернулся и увидел, как Фелиция падает на него с ножом в спине. И почти одновременно кто-то замахнулся монтировкой, метя ему в висок.

* * *

— Эдгар Аллан По умер в бреду. Он полностью утратил рассудок. — Йенс Дал хрипло засмеялся. Синсакер моргнул три раза, прежде чем снова стал все видеть отчетливо. Однако картинка получалась перевернутой вверх ногами. Он висел вниз головой. Рядом покачивалось тело Йуна Ваттена. Уже без головы. В воздухе висел сладковатый и металлический запах мяса и крови. Он посмотрел на стоящее перед ним существо. Выше пояса Дал разделся. Тело у него было не просто крупным, оно было мускулистым и хорошо натренированным. На голову он натянул маску, женское лицо и длинные белокурые волосы. «Хедда Ваттен», — догадался Синсакер. Он сделал из ее кожи костюм.

Никаких сомнений уже не оставалось. Это его они должны были искать в тот раз. Но они сосредоточились исключительно на Ваттене. И это стоило последнему не только академической карьеры, но и жизни, в конце концов. Если бы тогда они сделали свою работу, Гунн Брита Дал сейчас скорее всего была бы жива. Его взгляд в отчаянии блуждал по комнате, пока не наткнулся на Фелицию, которая по-прежнему неподвижно лежала на полу с ножом в спине.

Из-за маски голос Дала звучал приглушенно.

— Однако сам я придерживаюсь другой точки зрения — он умер от бешенства. Не особенно скандальная, лишенная славы и таинственности смерть для великого писателя. Мало что способно ввергнуть человека в полное безумие. Поэтому я за бешенство. А Ваттен, напротив, умер в сознании. По-моему, это неплохой итог. Не согласен?

И снова этот хриплый смех. В первый раз услышал Синсакер, как смеется Йенс Дал. Если бы кто-нибудь спросил его об этом еще вчера, скорее всего он сказал бы, что академический сухарь вроде Дала вряд ли способен на нечто большее, чем строго дозированная усмешка. И уж точно не на такой смех. «Он маскировался, но теперь маска полноценности с него слетела», — подумал полицейский. И вспомнил слова Ваттена: «Он просто опустошенный человек, и все».

— А теперь главный вопрос: как встретишь смерть ты? — спросил Йенс Дал.

Только теперь Синсакер заметил в его руке скальпель. Ему стало ясно, он должен отвлекать его разговором.

— Ты поджег дом, в котором вырос.

Дал расхохотался.

— Я знаю, куда ты клонишь. Ты ищешь объяснения. Когда это началось? Как я стал тем, что есть? Может быть, виновато несчастное детство? Отец, который меня бил? — Он пожал плечами. Большой и указательный пальцы по-прежнему сжимали скальпель. Совершенно неожиданно Дал сорвал с себя маску и бросил на пол. Его лицо заливал пот. Жесткие губы плотно сжаты.

— У меня нет для тебя никакого объяснения, — договорил он.

Затем подошел вплотную к Синсакеру, положил руку ему на голову, нащупал кончиками пальцев шрам и несколько раз его погладил. Улыбнулся.

— Не ты заглянешь мне во внутрь, а я. — Он поднес скальпель к самым глазам Синсакера. Йенс Дал пожирал взглядом очередную жертву.

И даже теперь полицейскому казалось, будто он видит в глазах свихнувшегося убийцы нечто отдаленно напоминающее страдание. На самом деле в них было другое, догадывался Синсакер, но не знал, что именно.

Нож, вернее, кинжал, который отличался от всех остальных ножей священника Йоханнеса тем, что не служил никакой гигиенической, хирургической и вообще практической цели, а был скорее смертельно опасной безделушкой, аккуратно вошел меж двух ребер Фелиции Стоун. Он уперся в одно из легких и проколол его. Острие не достало до сердца какого-нибудь сантиметра. Кинжал также не перерезал ни одного из крупных жизненно-важных сосудов.