— Давать дальше? Я уже кому-то что-то дал?

— Что дальше-то было? — кричала Писклявочка, и близнецы вторили ее мольбе. — Дальше что… произошло?

И маленький Лиланд Стэнфорд, заинтригованный не менее прочих, беззвучно просил: «Давай, отец, что дальше произошло?..»

— Произошло? — Он повертел шеей, озираясь. — Кто от кого произошел? Чего-то я никак не въеду… — И физиономия невинная, как у козла в огороде.

— С бревном! Бревно!

— Ах да, бревно! Сейчас поглядим, ей-богу. Вы, наверно, хотите знать, не сотворило ли это бревно, на котором я несся во весь опор, какой беды? Хм, сейчас припомню… — Он закрыл глаза и в глубокой задумчивости принялся массировать переносицу, венчавшую его крючковатый шнобель; даже апатичные тени в углах встрепенулись и придвинулись ближе, чтобы послушать. — Что ж, в самый последний момент меня вдруг осенило: а что, если и ведро зашвырнуть под эту зверюгу? Я бросил вперед ведро, но бревно смяло его в один момент, даже не поперхнувшись. Расплющило, как корова — муху хвостом. Да, кстати! Мне, блин, вот что на ум пришло: вы, ребята, в курсе, какую штуку для борьбы с мухами соорудил этот пентюх Тедди у себя в «Коряге»? Самая потрясная техногенная приблуда, какую только…

— Бревно! Бревно! — кричали дети.

«Бревно!» — вторил им мой внутренний ребенок.

— А? Ааа! Да-да. И в самом конце пути я понял, что другого выхода нет: придется прыгать. Но… Подтяжки — подлые подтяжки вздумали зацепиться за сучок! И вот эта елка, вместе со мной и с моим диким криком, вырывается на оперативные просторы голубой стихии, целя в борт почтовой посудины с конкретным намерением разорвать ее к чертям пополам. Что, собственно, и произошло, если вам интересно. Поэтому все мое геройство с суванием ведра под бревно — все равно что ветер криком унять. А бревно — оно ударилось в борт баркаса и разнесло все в долбаные щепки. Письма разлетелись во все стороны, что твоя метель. Письма, гайки, болты, рангоуты-шпангоуты — все смешалось и разметалось. А тот парень, что стоял за штурвалом, — он тоже не ушел с баркаса, а взлетел прямиком в небо. Это, кстати, я вот сейчас думаю, был парень Пирсов, потому как я припоминаю, они с братом посменно водили баркас по реке, и тот, который был тогда на отдыхе, потом оченно сокрушался, что остался без выходных, когда его братец потоп…

— А ты-то как?

— Я? Возлюби нас господь, милая Писклявочка, а я-то думал, ты в курсе. Твой старый дедушка Генри, увы, погиб! Неужто ты думаешь, что человек может выйти невредимым из такой передряги? Само собой, я погиб!

Он запрокидывает голову, рот его искажается предсмертной судорогой. Дети смотрели, пораженные ужасом до полного оцепенения, пока вдруг его живот не затрясся сдавленным смехом.

— Генри! Ах ты… — кричат близнецы, аж поскуливая от обиды.

Писклявочка извергает яростное шипение и принимается колотить ножкой в голубой фланели по гипсу Генри. Он же хохочет до слез на обветренных щеках.

— Погиб! А вы разве не знали? Погиб, ага! А вы, вы… Хи-хи-хо-хо!

— Генри, когда-нибудь, когда я вырасту, ты пожалеешь!

— И-хо-хо!

Хэнк отворачивается — «Господи, только гляньте на этого артиста! — посмеивается в кулак. — Бальзам Галаада разжижил ему мозги до полной кондиции». А Джо Бен заходится в припадке кашля — чтоб справиться с ним, потребовалось пять минут и ложка черной патоки.

Когда способность дышать возвратилась к Джо, с кухни заявилась Вив с кофейником и чашками на подносе.

— Кофе? — Пар обволакивает ее плечи песцовой мантией, а когда Вив поворачивается спиной, я вижу, что пар вплетен в ее волосы и перетянут шелковой лентой. Джинсы закатаны, икры наполовину оголены; Вив наклонилась, чтобы поставить поднос на стол, и медная клепка на заднем кармане непристойно подмигнула мне; Вив распрямилась — и морщинки голубой ткани будто обозначили путеводную звездочку… — Кому сахару?

Я ничего не сказал, но когда она разносила чашки, у меня потекли слюнки.

— Тебе как, Ли? — Она развернулась, и томно вздохнули ее невесомые кеды. — С сахаром?

— Спасибо, но…

— Принести?

— Ну ладно тогда уж.

Лишь ради того, чтоб лишний раз насладиться подмигиванием ее медной заклепочки на пути в кухню.

Хэнк плеснул в кофе бурбона. Генри глотнул прямо из бутылки, восстанавливая силы после своей безвременной кончины. Джен взяла руку Джо Бена, посмотрела на его часы и объявила, что уже пора, давно пора детям в постель.

Вив вернулась с сахарницей, на ходу облизывая фаланги.

— Пальцем угодила. Сколько ложек — одну или две?

Джо Бен поднялся:

— Ладно, детишки, пошли. Свистать всех наверх!

— Три! — ни прежде, ни после никогда я не клал в кофе сахар.

— Три? Ты такой сластена? — Она размешала одну ложку. — Попробуй сначала. У меня очень крепкий сахар.

Хэнк потягивал свой кофе с закрытыми глазами, умиротворенный, ручной. Дети понурой стайкой отправились наверх. Генри зевал.

— Чес-слово… я насмерть подох.

В конце лестницы Писклявочка вдруг остановилась, медленно обернулась, многозначительно подбоченившись:

— Ну-ну, дядя Генри! Ты-то ведь знаешь, что! — и пошла дальше, оставив позади трепещущие флюиды некой страшной кары, ведомой лишь ей да старику, вылупившему глаза в нарочитом ужасе.

Вив подхватила Джонни на руки и понесла его, холя детский затылочек своим пушистым дыханием.

Джо взял близнецов за пухлые ладошки и терпеливо — шажок-ступенька, шажок, ступенька-шажок — повел по лестнице.

Джен бережно прижала младенца к груди.

Меня же распирало так, что я грозил взорваться, как хлопушка, сердечками, цветами и печалью; любовью, красотой и ревностью.

— Нё-нё! — Младенец помахал ладошкой.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Спокойной ночи! — пропищал во мне тонкий голосок в надежде, что и меня подхватят ласковые руки и вознесут по лестнице. Печаль и ревность. Мне стыдно сознаваться в этом. Но когда на моих глазах последняя взлелеянная ноша скрылась в лестничном проеме, я невольно почувствовал заметный укол зависти. «Укол? — издевательски переспросила луна сквозь мутное оконное стекло. — Скорее уж удар кувалды».

«Да, но они ведь живут той жизнью, какой должен был жить я!»

«Это всего лишь маленькие дети. Не стыдно тебе?»

«Ворье! Они украли мой дом и мой кусок родительской заботы. Они резвятся на не топтанных мною лужайках и лазают по не облазанным мною яблоням!»

«Совсем недавно, — напомнила мне луна, — ты винил всех знакомых взрослых, теперь — детей…»