— Ты турецкие песни знаешь? — спросил Юрек, обращаясь к Йовану, который трясся от холода, как юродивый.

— A-а... Ага...

— Тогда пой! И не фальшивь.

Промокшие насквозь, трясущиеся от переохлаждения, они смело пошли вперёд, во всю глотку распевая турецкие песни. Определиться с направлением не составило труда — позади них возвышались всё ещё грозные, хотя и изрядно порушенные турецкой артиллерией, стены столицы Австрии. Турецкие аскеры провожали Юрека и Йована весёлыми и удивлёнными возгласами (это какими же идиотами нужно быть, чтобы с утра пораньше орать песни, когда лагерь утопает в грязи, а желудок прилип к спине?), но не приставали с расспросами. В конце концов их всё-таки задержал у своего шатра офицер-янычар, который строго спросил:

— Кто такие?! Почему орёте как оглашённые?

— Ах, эфенди[94], у нас горе, — сказал Юрек.

— Горе? — удивился ага. — И вы поёте?

— Что нам остаётся делать? Песнями мы поддерживаем в себе бодрый дух и надежду, что всё образуется. Сам я купец из Белграда, а мой товарищ родом из Большого Варадина; он караван-баши. Мы везли провиант армии великого визиря, но по дороге нас ограбили гайдуки — да падёт на их головы праведный гнев Аллаха! — и теперь нам нужна хоть какая-то работа, чтобы выжить. Мы уже два дня голодаем, эфенди...

— Я не эфенди, я баш-чауш ага[95], — резко сказал осман.

— Ах, простите нас, пресветлый господин! — Юрек униженно склонился перед офицером; баш-чауш ага был важной персоной в войске османов. — Мы совсем потеряли голову от холода и голода. Нам пришлось ночевать под открытым небом, а ночью была такая страшная гроза, что в наших головах до сих пор сумятица.

— Заходите в мой шатёр, — неожиданно смилостивился турок. — С едой у нас плохо, но я угощу вас крепким кофе, чтобы вы согрелись.

Кофе у баш-чауш аги оказался просто превосходным. Юреку давно не выпадала возможность выпить чашечку-другую этого бодрящего напитка, и он чувствовал, как с каждым глотком в него вливаются новые силы и появляется уверенность, что пакет фон Штаремберга — большой шёлковый лоскут с письменами, покрытый тонким слоем воска, чтобы вода не смыла написанное, и зашитый в подкладку его кафтана — он обязательно доставит в лагерь Карла Лотарингского.

Йован Михайлович пил кофе с несколько иными мыслями. Он боялся, что турок заметит его отвращение к горькому неаппетитному пойлу.

Несмотря на годы, проведённые в Турции, он так и не воспылал страстью к этому напитку и, посещая кахвехане в столице Османской империи, пил его через силу. Но иного выхода не было — именно в кофейнях творилась настоящая политика за, казалось бы, пустыми разговорами ни о чём.

— У вас потрясающая кахва, господин! — воскликнул Юрек, когда допил первую чашку. — Какой аромат!

Баш-чауш ага мигнул, и его адъютант, прислуживавший за столом, наполнил ему вторую чашку.

— Что да, то да, — ответил янычар достаточно безразлично; а затем продолжил не без лёгкой иронии: — Наш пресветлый господин, великий визирь, для поднятия боевого духа войска приказал взять в поход шестьсот мешков зёрен кахвы. Да вот беда: у нас нет дров, чтобы приготовить солдатам горячую похлёбку, не то что кахву. Все деревянные постройки уже сгорели в кострах или тупые идиоты их просто сожгли. А в леса так просто не сунешься, там хозяйничают гайдуки. Хорошо, у нас есть один чорбаджи[96], который оказался очень запасливым. Благодаря ему, у нас есть древесный уголь и мы можем наслаждаться пусть не похлёбкой, но хотя бы горячей кахвой...

Немного поболтав о том о сём (Юрек в основном рассказывал про Истанбул, который знал как свои пять пальцев, а янычар слушал его речи с большим удовольствием, потому что в столице империи ему приходилось бывать очень редко), они распрощались. Баш-чауш ага предупредил их, чтобы они держались охраняемой дороги, дабы не попасть в руки неверных, и приказал своему адъютанту сопровождать купцов до выхода из лагеря, что тот и исполнил в лучшем виде. Даже стража на воротах лагеря не сказала Юреку и Йовану ни слова, увидев их в сопровождении янычара столь высокого ранга.

Вне себя от счастья, что им удалось так просто вырваться из лагеря неприятеля, Юрек и Йован перевалили через взгорье, и вскоре увидели на берегу Дуная десятка два халуп и несколько лодок. Это было небольшое рыбацкое селение. Оно явно было жилым, потому что из труб шёл дым — время близилось к обеду и люди готовили себе еду. Но узкие улочки между хижинами были пустыми; на них не появилась ни единая живая душа, когда Юрек и Йован вошли в селение. Тем не ме неё за ними наблюдали. Это Юрек чувствовал кожей.

— Нам нужна лодка, чтобы переправиться на другой берег, — и вот она! — радостно указал Йован на одну из рыбацких шаланд, когда они подошли к воде.

— Ты лучше оглянись, — посоветовал ему Юрек, весь напрягшись. — Только не быстро...

Они обернулись и увидели, что на них глядят суровые лица рыбаков. Вид австрийцев не предвещал двум путникам ничего хорошего. Никакого оружия у рыбаков не было, за исключением больших разделочных ножей в примитивных ножнах, но в их ловких руках они могли оказаться страшнее тесаков. Похоже, австрийцы приняли Юрека и Йована за турок. Да и как не принять, если оба были смуглыми, черноволосыми и в турецких одеждах.

— Что вам здесь нужно? — строго спросил самый старый из рыбаков.

— Какая разница! — выкрикнул кто-то из толпы. — Что ты, Густав, завёл тут с ними шарманку! Это турки, наши враги! Ножом их по горлу — и рыбам на корм!

— Верно! — загудела толпа. — Отправим их в ад!

— Эй, люди! — воскликнул Юрек. — Не сходите с ума! Мы курьеры графа Эрнста фон Штаремберга, коменданта Вены. И направляемся в штаб-квартиру герцога Карла Лотарингского. Нам нужно срочно переправиться на другой берег Дуная.

— Чем докажешь? — снова раздался всё тот же противный голос. — Покажи какой-нибудь документ!

— А больше ты ничего не хочешь?! — разозлился Йован. — Или считаешь, что мы должны были идти через турецкий лагерь, держа над собой грамотку как флаг?

— Уймись, Франц, — строго сказал старый Густав. — Он прав. Это точно свои. Небось сербы на императорской службе, если судить по говору?