Пелепёлиха. Ты собирай, гляди, которые поменьше. На большие не зарься.

   Сынишка (подбегая). Этот хорош ли будет?

   Пелепёлиха. Покажь-ка! (Он показывает.) Ох, дурак, дурак! Бить тебя! Болван какой вырос,-- поганки от гриба отличить не Умеет.

   Сынишка (с жаром). Он же большой.

   Пелепёлиха. Пошел, болван. Брось его! (Мальчик уходит, она вслед.) Да хороших, болван, набирай, не то драть буду.

ЯВЛЕНИЕ II

Пелепёлиха и Живуля.

   Живуля (входя). То-то слушаю: чей голос такой приятный да ласковый будет? Боярской ключнице челом бью.

   Пелепёлиха. Ты хоть не смейся! Прогнал ведь. Прогнал, не вспомнил. С неделю его не видала. Иссохла вся.

   Живуля. Сердцем сохнешь?

   Пелепёлиха. Им, сердцем,-- еще чем же?

   Живуля. Храни бог, телом начнешь. А сердцем,-- оно не видно.

   Пелепёлиха. Не видно, а в щепку сердце иссушилося. Не поверишь ведь: не ем ничего, на еду вовсе не зовет.

   Живуля. И сердце в щепку, и не ешь ничего,-- а не видно. Аль присесть мне, побеседовать? (Садится на другой пень.)

   Пелепёлиха. Присядь уж, побеседуй. Все-то от меня отступилися. Кого прежде била, рыло от меня воротят. Каково мне теперь терпеть-то!

   Живуля. В морду била, а они рыло воротят. И-ах! Ты что же теперь думаешь?

   Пелепёлиха. О чем думать? Не о чем мне теперь. Прежде бывало встану только, с утра думы в голове: в которое платье одеться, серьги какие нацепить, за обедом что есть будем? А теперь как ничего-то нету, и думы нету.

   Живуля. Без думы, чай, легче?

   Пелепёлиха. Где легче-то? А сердце?

   Живуля. Про сердце забыл. Что ж, на судьбу теперь плачешься?

   Пелепёлиха. Еще как плачусь-то. Не на одну нонешнюю, на все судьбы плачусь.

   Живуля. После такого житья -- диво ли?

   Пелепёлиха. Житье что! А вся-то судьба моя какова? Родилась я девка дородная, из себя красивая! А что из того? Мне бы по красоте и дородству в боярынях быть.

   Живуля. Ну, и по уму.

   Пелепёлиха. Ум что,-- ум дело наживное. Ведь смолоду куда я девка глупа была, а Парфено-т Семенычу показалася. И в руки его забрать сумела же. И в каких еще рукавицах лет десять держала, в ежовых! Так вот он, твой ум что -- плевое он дело.

   Живуля. Плюнь, да ножкой разотри -- вот он ум.

   Пелепёлиха. Коль красота моя на него, злодея-варвара, не действует,-- ум что!

   Живуля. Разотри, говорю.

   Пелепёлиха. А еще думаю; под Москвой жить, этак не тосковала бы.

   Живуля. Меньше?

   Пелепёлиха. Вот, как теперь же, грибков набрала бы, и пошла, поспрошала бы: царь, аль царица на богомолье куда не едут ли? Потом на дороге стала бы; как царица подъехала, челом ударила, грибков поднесла: она меня пожаловала бы, рублем отдарила. А здесь гриб, на что он?

   Жигуля. Бросить. А на Москве бы: боярин какой богатый, царицу провожал, тебя увидел. Тут ему и смерть пришла бы. Взял бы тебя, и ты, глядь, в терему сидишь: не то за семью замками, семью печатями запечатана.

   Пелепёлиха. И верно: замуж за себя взял бы.

   Живуля. Как не взять-то! особенно узнай какого ты роду. Панья ведь, сказывают.

   Пелепёлиха. Панья и есть, только подмененная.

   Живуля. То-то толкуют: батька-де у нее велик человек был -- у короля Литовского на поварне посуду мыл.

   Пелепёлиха. Это здешний отец у Парфен Семеныча посуду мыл, а тот, настоящий-то, в чашниках служил.

   Живуля. Вот поди ж ты, а я перепутал. Ты к этому, к поваренному-то мужику, как же попала?

   Пелепёлиха. А подменена, говорю.

   Живуля. И ловко ж подменили, узнать нельзя.

   Пелепёлиха. Ловко; потому плуты.

   Живуля. Как же ты узнала, что подмененная?

   Пелепёлиха. Не узнавала; вот Христос, не узнавала.

   Живуля. Аль виденье было?

   Пелепёлиха. И виденья не было, а сидела я, сидела, и о роде своем думала: "Неужто, думаю, мужичьего я рода? Быть того не может". И вдруг осенило.

   Живуля. Откуда ж осеняло: спереди, сзади ли, аль с боков?

   Пелепёлиха. Всю осенило, и все поняла.

   Живуля. Наскрозь, значит?

   Пелепёлиха (подозрительно). Да ты меня уж не вышучивать ли вздумал?

   Живуля. Где вышучивать! Дивлюсь только. Господи, господи!

   Пелепёлиха. То-то.

   Живуля. Ну, а насчет того, как Семеныча к рукам прибрать, осенения тебе не было?

   Пелепёлиха. Ох, не вспоминай! Уж не навек ли покинул меня, боюсь. Ты послушай-ка, что скажу. Третьего дни пирожков с маком запросил. Повар в ноги мне пал: "Матушка, выручи, окромя тебя никто на него теми пирожками угодить не может". Спекла я. Что ж? все ведь сжевал, ни одного не оставил, а про меня не вспомнил. Теперь одна надежда: на грибы. Коли грибы в сметане съест, не вспомнит,-- в гроб живая ложись. Николи уж тогда не вспомнит.

   Живуля. Боюсь, самой тебе гриба не съесть бы.

   Пелепёлиха. Так-то ты доброту мою помнишь! Уж и смеяться надо мной вздумал! Словам моим не веруешь.

   Живуля. Матушка ты моя! Чашница ты моя подмененная! Я ль твоим словам не верую? Что хошь скажи, поверую. Про себя скажи: "дура мол я", и тому поверую. Я зачем же к тебе присел-то? Горе твое разговорить хотел. Беде твоей помочь думал. Как Семеныча вновь приручить, научить тебя мыслил. А коль не хочешь, ин бог с тобой! Пойду, да где в уголке о судьбе твоей горькой поплачу. (Встал.)

   Пелепёлиха. Живулюшка, голубчик, да никак ты на меня озлобился? Да постой же. Слышь, ничего не пожалею, только научи ты меня, бабу глупую.

   Живуля. Аль присесть?

   Пелепёлиха. Присядь, золотой, присядь.

   Живуля. Ин присяду (сел). Чтоб тебе любовь мою доказать, даром учить начну.

   Пелепёлиха. Вот уж спасибо.

   Живуля. Слушай: кто твой ворог главный, кого нам с тобой с пути сбить надо, не мешал