class="p1">Вот только мне следовало отвернуться.

Мемфис застонала. Улыбка тронула уголки её губ.

Будь это любой другой человек и я бы похлопал себя по спине и воспринял это как хорошо выполненную работу.

С Мемфис мое сердце бешено заколотилось, а кровь приливала к паху. Наблюдать за тем, как она ест, было эротично. Только ещё одна женщина оказывала такое же воздействие. И она безжалостно меня подставила.

Неприятности. Чертовы неприятности. Мне было нужно, чтобы Мемфис убралась с моей кухни, а вскоре и с моего лофта.

— Это потрясающе, — сказала она.

— Это просто тако, — проворчал я, сосредоточившись на других тарелках. Мне не нужны были ее комплименты. Я бы предпочел, чтобы она возненавидела еду.

— Нокс — лучший, — сказала Элоиза, откусив свой кусочек.

— Давненько никто не готовил для меня, — Мемфис зачерпнула ложку моего свежего пико, готовясь к следующему укусу. — Если не считать Рональда Макдональда.

Рот Элоизы был слишком набит, чтобы она могла говорить, но это не имело значения. Я же тебе говорила, было написано на ее лице. Зазвонил телефон, и она взяла его со стола, заглушая стон при глотании.

— Я должна ответить. Найди меня, когда закончишь, — сказала она Мемфис, взяла свою тарелку и выбежала из комнаты.

Дверной звонок в переулке звякнул. Наш поставщик продуктов приезжал каждый понедельник. Благослови его за то, что он прибыл на три часа раньше. Это был идеальный повод сбежать из этой кухни, но прежде чем я успел сделать шаг, Скип выключил плиту и развязал фартук, — я разберусь. А ты ешь.

— Спасибо, — сказал я сквозь стиснутые зубы.

Я не отнес свою тарелку на табурет рядом с Мемфис. Я поглощал тако, стоя рядом со столом для готовки. Звук нашего жевания смешивался с приглушенным голосом Скипа, который болтал с водителем доставки.

Затем зазвонил телефон.

Мемфис отложила еду и достала телефон из кармана. Она нахмурилась, глядя на экран, затем отключила вызов. Не прошло и двух секунд, как он зазвонил снова. Она отклонила и его.

— Извини.

— Тебе нужно ответить?

— Нет, все в порядке, — только вот напряжение на ее лице говорило о том, что это не так. И она больше не притронулась к еде. Какого черта? — Спасибо за обед. Было очень вкусно.

Я отмахнулся от нее, когда она встала, чтобы убрать свою тарелку.

— Просто оставь это.

— О, хорошо, — она вытерла руки о свои серые брюки. Ее черный свитер висел на плечах, как будто он когда-то был впору, но теперь стал слишком свободным. Затем она исчезла, выбежав из кухни с зажатым в руке телефоном.

Скип спустился по коридору с коробкой и поставил ее на стол. За ним шел курьер с тележкой.

Я расписался за заказ, затем начал убирать продукты в холодильник.

— Так кто это была? — спросил Скип. — Новая портье?

— Горничная.

Он усмехнулся.

— Она красавица. Заинтересовала?

— Нет, — солгал я, взяв яблоко, чтобы провести большим пальцем по упругой, восковой кожице. — Как только обеденный ажиотаж закончится, давай сделаем яблочный пирог или два для десертного меню на ужин.

В другой жизни, в другом мире я бы преследовал такую женщину, как Мемфис. Но последние пять лет я провел в реальности.

Она была служащей отеля. Моей временной арендаторшей. Не более того.

Мемфис Уорд не моё собачье дело.

3. МЕМФИС

Часы на микроволновке насмехались надо мной, пока я вышагивала по лофту. При каждом повороте зелёное свечение привлекало моё внимание и вызывало вздох отчаяния.

Три девятнадцать утра.

Дрейк плачет с часу.

Я плачу с двух.

— Малыш, — слеза стекала по моей щеке. — Я не знаю, чем тебе помочь.

Он вопил, его лицо покраснело и нос сморщился. Он выглядел таким же несчастным, как и я.

Я кормила его из бутылочки. Я меняла ему подгузник. Я пеленала его. Я разматывала его. Я качала его на руках. Я прижимала его к плечу.

Ничего не помогало. Ничто из того, что я делала, не могло заставить его перестать плакать.

Ничего из того, что я делала, не было… правильным.

Неужели все молодые матери чувствуют себя такими беспомощными?

— Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш, — я подошла к открытому окну, мне нужен был свежий воздух. — Всё хорошо. Всё будет хорошо.

Перед отъездом из Нью-Йорка его педиатр сказал мне, что колики обычно достигают своего пика в возрасте шести недель, а затем начинают уменьшаться. Но Дрейку, казалось, становилось всё хуже.

Его ноги окоченели. Глаза зажмурены. Он извивался так, будто я была последним человеком на земле, с которым он хотел бы остаться.

— Всё хорошо, — прошептала я, мой подбородок дрожал. Это пройдёт. В конце концов, это пройдёт. Он никогда не узнает, как он мучил меня в младенчестве. Он никогда не узнает, что я была на самом дне. Он никогда не узнает, что быть матерью так чертовски тяжело.

Он бы просто знал, что я люблю его.

— Я люблю тебя, малыш, — я поцеловала его в лоб и закрыла глаза.

Боже, как я устала. Я перестала кормить его грудью, потому что он был таким суетливым. Возможно, это было ошибкой. Дорогая смесь для чувствительного животика, которая должна была помочь, только опустошила мой банковский счёт.

У меня болели ноги. Болели руки. Болела спина.

Болело сердце.

Может быть, я перегнула палку. Может быть, этот переезд был ужасной идеей. Но альтернатива…

Альтернативы не было. И поскольку я пробыла здесь меньше недели, я не была готова назвать это ошибкой. Пока не готова.

Не сдавайся.

— Ещё один день, верно? Мы продержимся ещё один день, а потом отдохнём на выходных.

Завтра — или уже сегодня — перед тем, как отправиться в отель, я бы потратилась на тройной шот эспрессо в мой латте. Кофеин поможет мне пережить пятницу. А на выходных мы восстановим силы.

Мне нужно было пережить ещё один день.

Первые четыре дня в «Элоизе» пролетели незаметно. В понедельник я занималась бумажной работой и инструктажем. Во вторник я приступила к уборке. После трёх дней чистки, вытирания пыли, работы пылесосом и заправки кроватей у меня болела каждая мышца в теле. Мышцы, о существовании которых я даже не подозревала, кричали.

Но это была хорошая неделя. Конечно, планка хороших дней была не слишком высока, но мы дожили до четверга или пятницы, и это была победа.

Дрейк был ангелом в яслях. Каждый вечер, когда я забирала его, я готовилась к известиям об исключении. Но Дрейк, казалось, приберегал эти приступы на ночь. Для темных часов, когда единственным человеком, который мог услышать его плач, была я.