И все же, разумеется, у него имелась вся власть, какая только может быть у взрослого мужчины над молодой девушкой. Отец с его личным шармом, моложавым сложением, глазами цвета океана, тяжелой головой с угольно-черными волосами все еще имел над дочерьми власть за пределами всей традиционной власти, которой обладали отцы прошедших поколений. Разумеется, сестры не были в него влюблены, но как им было против него выстоять? Более того, думаю, чтобы выиграть это дело, он прибег ко всем своим приемам из судебного зала. Но, несомненно, окончательным и самым красноречивым приемом стало очаровательное описание личности и характера Уайанта, которое он представил Бетси сразу перед тем, как растоптать этот образ. Он так и не смог привести доказательства ненадежности Уайанта, то есть вероятности, что однажды жених обманет ее и бросит. Отец настаивал, что он сам-то знал нэшвиллских мужчин — и даже что в подробностях знал, каким неверным супругом был отец Уайанта. Но, несомненно, главная ставка была на знание самой Бетси каких бы то ни было слабостей характера Уайанта и на ее собственные наблюдения (или лишь естественные подозрения всякого любящего человека) за уже начинавшими проявляться признаками будущей неверности. Чтобы подготовить почву для этого психологического эффекта, отец нарисовал привлекательный образ Уайанта, какой якобы видел сам, то есть столь точно описал то, как видела жениха Бетти, что она не могла сомневаться ни секунды: отец безошибочно понимает их отношения. Он с такими восхищением и любовью описал Уайанта, что можно было подумать, будто это у него, а не у его дочери романтические чувства к молодому человеку. Очевидно, это была воодушевленная речь — описание привлекательного физического сложения Уайанта Броули, хороших манер, заслуживающего похвалы интеллекта. Но даже в своем истерзанном эмоциональном состоянии Бетси понимала, что все это плод воображения отца, что чувства опосредованные и ни в коем случае не романтичные, что качества, которыми наделялся Уайант, — те же, какими отец однажды наделял мистера Льюиса Шеклфорда. Так или иначе, теперь Бетси не сомневалась, что отец видел хорошие стороны Уайанта не хуже ее самой — она, как и все мы, никогда по-настоящему не сомневалась в его проницательном понимании человеческого характера. И когда в речи отца возникло упоминание вероятности, что Уайант окажется обманщиком, аргументы уже возымели свое убедительное действие. И, очевидно, Бетси — со всеми естественными сомнениями и подозрениями любящего человека — сама смогла найти достаточно доказательств.

Какое-то время ее переписка с Уайантом еще длилась. Но, как иногда лукаво отмечал отец, она состояла в переписке и с некоторыми другими молодыми людьми в Нэшвилле. Ее обручение еще не считалось состоявшимся, и это не казалось предосудительным. А вскоре по выходным начались визиты — по крайней мере еще трех из этих ухажеров. Но стоило любому предложить приехать второй раз, как отец отвечал, что не видит в визите смысла. Он объяснил Бетси, что ей пора заводить дружбу там, где она живет, и перенести членство в Младшей лиге[8] в Мемфис.

Моя сестра Жозефина в день переезда из Нэшвилла до того приуныла, что, пока мы сидели на заднем сиденье «крайслера», изливала тоску мне. Ей казалось, что все везение досталось Бетси. Дебютный год той ознаменовался оглушительным успехом и закончился помолвкой с Уайантом Броули, тогда как в год дебюта самой Джо не нашлось достаточно привлекательных или достойных молодых людей. Под конец сезона на горизонте по-прежнему не возникло ни одного претендента, которого она хоть на минуту могла бы представить своим женихом. Она сильно отличалась от Бетси темпераментом и всегда недооценивала собственную привлекательность, как и людей, которые ею восхищались. Благодаря темным волосам и голубым глазам она на самом деле выглядела красивее Бетси, и вдобавок ей была присуща особая располагающая теплота, которая побуждала реагировать на каждую перемену настроения сестры. Если в год, когда она вышла в свет, и не оказалось подходящего претендента на ее руку, то только потому, что большинство молодых людей, посещавших дебютные балы в Нэшвилле, еще были слишком юны, чтобы оценить ее особую красоту, и не понимали, как относиться к тому, что ее обычно безмятежное и благородное поведение и иногда меланхоличное выражение лица внезапно сменялись озорным настроением, заливистым смехом, почти чрезмерной разговорчивостью и даже выразительными жестами прелестных рук, что, казалось, являлись продолжением ее слов. И благодаря этой же самой черте ее характера всего через год-другой несколько более зрелые молодые люди, с которыми она познакомится в Мемфисе, будут считать ее неотразимо привлекательной, а по меньшей мере полдюжины из них сделают предложение. Всего через несколько месяцев после переезда они с Бетси занимались добрыми делами для Лиги. За добрыми делами в этой организации для избранных она познакомится с большинством мемфисских «второгодниц» и, разумеется, через них — с достойными молодыми людьми. Можно было бы подумать, что такое развитие событий встретит немедленное одобрение со стороны отца — и тем более матери. Но они оба почему-то решили, что Жозефина обживается в Мемфисе уж слишком быстро — что-то в этом роде. Мать уже стала в любом своем мнении совершенно зависимой от отца. Возможно, им казалось, что Джо слишком легко забыла Нэшвилл. Их неприятие новообретенной дочерней популярности выражалось в таких тонких и косвенных знаках, что мотив попросту нельзя было понять. Но факт в том, что мать, несмотря на всю свою любовь к Мемфису, вечно высмеивала — с поощрения отца — местные устои: Карнавал хлопка, музыку на Бил-стрит, даже Босса Крампа[9]. А отец всегда нелестно сравнивал что-нибудь в Мемфисе с чем-нибудь в Нэшвилле — будь это кантри-клуб или железнодорожный вокзал. По большей части он не говорил ничего прямо — все было в интонации. И он уничижительно отзывался о любых молодых людях, которые приходили к Жозефине в гости. Они как будто ниже нэшвиллских, говорил он, и не уверены в себе. Хотя Мемфис был значительно больше Нэшвилла, отцу местные манеры казались более деревенскими — более миссисипскими, разумеется. Нэшвилл находился приблизительно в трехстах шестидесяти километрах к востоку от Мемфиса по дороге Хантингдон — Хаксли — на триста пятьдесят километров ближе к Ричмонду, Чарльстону, Саванне. Но когда говорил отец, казалось, что это скорее триста пятьдесят тысяч километров. Наконец Жозефина выделила одного из молодых мемфисцев. Или же он выделил ее. Его звали Кларксон Мэннинг — и, хотя это вряд ли имеет значение, мне кажется, он был внучатым племянником старого мистера Джоэла Мэннинга. У него было хорошее место в Банке Союза плантаторов. (Название банка позабавило отца. Другой кавалер Жозефины работал в газете «Коммерческая привлекательность» — ее название отец тоже нашел особенно комичным для издания в городе бывшей Конфедерации[10].) Кларксона Мэннинга неоднократно приглашали на семейный ужин. Его считали очень приятным молодым человеком, хотя в его поведении и сквозила дельта Миссисипи. По отцовскому счету, привычка низко кланяться, снимая шляпу, или заискивающий акцент, характерный для жителей дельты Миссисипи, были немногим лучше, чем раскатистое «р», стойка навытяжку, слишком крепкое рукопожатие, манера прикладывать руку к полям шляпы в стиле Восточного Теннесси. Хотя сам он родился и вырос в Торнтоне, на берегах мутной реки Форкд-Дир в сердце Западного Теннесси, весь мир он судил по меркам Среднего Теннесси и Нэшвилла, где добился успеха как в профессии, так и в личной жизни, когда вступил в брак. Однажды вечером перед ужином этот Кларксон Мэннинг выпил вместе с отцом лишнюю порцию коктейля — возможно, по особому настоянию отца. Вероятно, напиток развязал ему язык, а возможно, Жозефина не предупредила, что в нашем доме нельзя произносить одно конкретное имя. Так или иначе, пересказывая историю знакомства собственных родителей (его родители были значительно старше наших и не были с ними знакомы), он походя обронил, что его мать — вторая кузина мистера Льюиса Шеклфорда из Нэшвилла. Когда он произнес это имя, за столом никто не издал ни звука. Но лица наверняка изменились. И, возможно, Кларксон почувствовал себя виноватым за неуместное упоминание. Потому что он обвел стол глазами и, несомненно, заметил изменившееся выражение лиц. Его рассказ тут же прервался. Мне казалось, молчание продлится вечно. Наконец первым, к моему ужасу, заговорил отец.