— У меня волосы выпадают.

Приходится бросить трубку.

Мой психиатр доктор Нова — молодой, загорелый, у него «пежо», и костюмы от Джорджио Армани, и дом в Малибу, и доктор Нова часто жалуется на обслуживание в «Козырях». У него практика на Уилшире, в большом белом оштукатуренном комплексе напротив «Неймана Маркуса», и, приезжая к доктору, я обычно паркуюсь у «Неймана Маркуса» и брожу по магазину, пока что-нибудь не куплю, а потом перехожу улицу. Сегодня у себя на верхотуре, в кабинете на десятом этаже, доктор Нова рассказывает, как вчера вечером на приеме в «Колонии» кто-то «пытался утопиться». Я спрашиваю, не его ли пациент. Доктор Нова отвечает, что жена рок-звезды, чей сингл три недели занимал второе место в хит-параде «Биллборда». Начинает перечислять, кто еще был на приеме, но я вынуждена его перебить.

— Мне нужен еще либриум.

Он закуривает тонкую итальянскую сигарету, интересуется:

— Зачем?

— Не спрашивайте зачем, — зеваю я. — Дайте рецепт, и все.

Доктор Нова выдыхает.

— Почему не спрашивать?

Я смотрю в окно.

— Потому что я вас прошу? — тихо говорю я. — Потому что я плачу вам сто тридцать пять долларов в час?

Доктор Нова тушит сигарету, выглядывает в окно. После паузы, устало:

— А вы как думаете?

Я отупело, загипнотизированно смотрю в окно: пальмовые листья раскачиваются на жарком ветру, четко очерченные на оранжевом небе, ниже — вывеска кладбища «Лесная поляна».

Доктор Нова откашливается.

Я начинаю сердиться.

— Только продлите рецепт, и… — Я вздыхаю. — Ладно?

— Я забочусь исключительно о вас.

Я улыбаюсь — благодарно, недоверчиво. Он смотрит странно, неуверенно, не понимая, откуда эта улыбка.

На бульваре Уилшир я замечаю Грэмов «порш» и еду за ним. Какой он аккуратный водитель, удивляюсь я, как мигает поворотниками, перестраиваясь, как замедляет ход и притормаживает на желтый, а на красный совсем замирает, как осторожно едет по перекрестку. Я решаю, что Грэм направляется домой, но он проезжает Робертсон, и я следую за ним.

Грэм катит по Уилширу, а после Санта-Моники сворачивает направо в переулок. Я стою на бензоколонке «Мобайл» и наблюдаю, как Грэм съезжает на дорожку к большой белой многоэтажке. Паркуется за красным «феррари», выходит, озирается. Я надеваю очки, поднимаю стекло. Грэм стучится в квартиру, и ему открывает мальчик, что заходил неделю назад, стоял в кухне и смотрел на воду. Грэм входит, и дверь затворяется. Они оба появляются двадцать минут спустя, на мальчике одни шорты, они пожимают друг другу руки. Грэм ковыляет к «поршу», роняет ключи. Сгибается, нашаривает ключи, и с четвертой попытки ему удается их поднять. Он залезает в «порш», хлопает дверцей, сидит, разглядывая собственные колени. Подносит палец ко рту, легонько лижет. Довольный, снова смотрит на колени, убирает что-то в бардачок, отъезжает от красного «феррари» и возвращается на Уилшир.

Внезапно по стеклу с пассажирской стороны стучат, и я испуганно поднимаю голову. Красивый служитель просит меня отъехать, и когда я завожу мотор, перед глазами встает тревожно достоверная картина: шестилетие Грэма, он, в серых шортах, дорогой рубашке из «варенки» и мокасинах, разом задувает свечи на праздничном флинтстоуновском[15]торте, Уильям приносит из багажника серебристого «кадиллака» трехколесный велосипед, фотограф снимает Грэма на велосипеде, Грэм катит по аллее, по лужайке и, наконец, — в бассейн. Я еду по Уилширу, воспоминание распадается, а Грэмовой машины у дома нет.

Я лежу в постели в вествудской квартире Мартина. Он включил MTV, одними губами подпевает Принцу.[16]В темных очках и голышом, притворяется, будто на гитаре бренчит. Включен кондиционер, я почти слышу гудение и стараюсь сосредоточиться на нем, не на Мартине — он танцует теперь у кровати, а изо рта свисает незажженная сигарета. Я поворачиваюсь на бок. Мартин выключает звук и ставит древнюю пластинку «Пляжных мальчиков».[17]Прикуривает. Я натягиваю на себя простыню. Мартин прыгает в постель, валится рядом, машет ногами — пресс качает. Я чувствую, как ноги медленно поднимаются, потом опускаются еще медленнее. Мартин бросает упражнения, смотрит на меня. Под простыней тянет руку вниз и ухмыляется:

— У тебя ноги такие гладкие.

— Восковая депиляция.

— Кошмар.

— Каждый раз пью бутылочку «Абсолюта», чтоб вытерпеть.

Внезапно он подскакивает, падает на меня, рычит — притворяется тигром, львом или, скорее, просто очень большой кошкой. «Пляжные мальчики» поют «Правда, было б мило?». Я затягиваюсь Мартиновой сигаретой, смотрю ему в глаза. Он очень загорелый, сильный, юный, синие глаза так туманны и пусты — поневоле провалишься. В телевизоре — черно-белый кадр: кусок попкорна, а под ним слова «Очень важно».

— Ты вчера на пляж ходил?

— Нет, — улыбается Мартин. — А что? Я тебе там примерещился?

— Нет. Просто.

— Я у нас в семье самый поджаристый.

У него наполовину встал, он берет мою руку и кладет на ствол, саркастически подмигнув. Убираю руку, пальцами глажу его живот, грудь, касаюсь губ, и Мартин вздрагивает.

— Интересно, что сказали бы твои родители, если б узнали, что их подруга спит с их сыном, — бормочу я.

— Ты моим родителям не подруга, — возражает Мартин. Его улыбка чуть слабеет.

— Ну да, просто дважды в неделю играю в теннис с твоей матерью.

— Интересно, блин, кто выигрывает. — Мартин закатывает глаза. — Не хочу о матери. — Он пытается меня поцеловать. Я его отпихиваю, и Мартин лежит, гладит себя, вполголоса подпевает «Пляжным мальчикам».

— Ты в курсе, что моего парикмахера зовут Лэнс и этот Лэнс — гомосексуалист? Ты бы, наверное, сказал «тотальный гомосексуалист». Макияж, бижутерия, ужасно жеманно лепечет, вечно толкует про своих дружков и весьма женоподобен. В общем, я сегодня ходила к нему в салон, потому что мне вечером на прием к Шроцесам, и я пришла в салон, говорю Лилиан — это женщина, которая сеансы записывает, — говорю ей, что мне назначено у Лэнса, а Лилиан говорит, что Лэнс в отпуске на неделю. Я расстроилась, говорю: «Ну, меня не предупредили», а Лилиан смотрит на меня и говорит: «Да нет, он же не в круизе никаком. У него ночью в автокатастрофе сын погиб под Лас-Вегасом». И я переписалась и ушла. — Я смотрю на Мартина. — Правда поразительно?