Всадники приближались, наклонив копья для удара.

Как в страшном сне время растянулось, и Годимир успел рассмотреть во всех подробностях доспехи рыцарей и сбрую коней. Дрожали края раздутых ноздрей, втягивавших и выдувавших воздух со свистом. Отсвечивали перламутром выпуклые глаза скакунов — у среднего жеребца левый глаз был «сорочьим[11]» и жутковато выглядывал из-под стеганого шанфрона[12]. Широкие копыта взмывали над землей и ударяли в нее, разбрасывая искалеченный дерн. Хлопья пены срывались с распяленных стальными удилами лошадиных губ.

Всех опередил крайний слева рыцарь в ярко-алой суркотте поверх вороненого хауберка[13]. На щите его раскорячился черный зверь, похожий на кошку, но с человеческой головой.

«Мантихор, — подумал Годимир. — Кто ж это такое чудище гербом избрал? Вот у нас в Хоробровском королевстве…»

Закончить мысль словинец не успел. Прямо над краем щита воткнулась знакомая стрела с серым оперением. Ярош?

Точно он.

Опять выстрелил без нарукавника. Ишь как зашипел.

«Мантихоровый» рыцарь дернулся, уронил копье. Его конь отвернул в сторону, сбив с ноги скачущего рядом вороного.

Рыцарь, восседающий на вороном, громко, но неразборчиво закричал. На его голове красовался бацинет[14]с бармицей, а низ лица закрывала кольчужная сетка. Но Годимир узнал изображенный на щите и на суркотте, рыжей, как мех молодой лисицы, герб — черная подковка. Должно быть, дальний предок выбрал себе герб на счастье. Этого пана драконоборец встречал в Ошмянах, но вот имя запамятовал.

У третьего из атакующих на щите стояли на изогнутых хвостах две толстые рыбины. С первого взгляда могло показаться, что караси уселись на корточки. На взгляд словинца или заречанина более дурацкой картинки нарисовать невозможно. Годимир не сомневался, кто сейчас на него скачет, хоть и скрывались веснушки и огненно-рыжие кудри королевича Иржи из Пищеца под глухим шлемом, увенчанным, кстати, кованой рыбкой. Вот так случай! А случай ли? В последнее время Годимир все чаще и чаще убеждался, что истинные случайности бывают ой как редко.

Словинец рванул меч из ножен… и непонимающе уставился на стальной обломок не более пяди в длину, торчащий из рукояти.

Как же он мог забыть?!

Мечу, подаренному паном Тишило пришел конец, когда, срубив драконью голову, он столкнулся с гранитным валуном. Самая лучшая сталь прямого удара о камень не выдержит. Конечно, рыцарю без меча никак нельзя, но прощание с паном Божидаром вышло более чем холодным, и просить у ошмянского каштеляна даже ухналь[15]Годимир не стал бы ни за какие пироги. Не то что меч, пожалование которого накладывает весьма существенные обязательства на принимающего подарок.

Вот так и остался пан рыцарь Косой Крест без оружия. И что самое обидное — вспомнил только теперь, когда нужно сражаться.

В отчаянии Годимир швырнул сломанный меч под ноги и приготовился умереть.

— Не боись, рыцарь, выдюжим!!! — весело воскликнул Ярош, выпуская стрелу за стрелой.

Каленый наконечник соскользнул по шлему королевича Иржи. Следующая стрела воткнулась в щит, задрожала в бессильной ярости.

Пану Подкове повезло меньше. Жало стрелы нащупало слабину в пейтрали[16]. Конь вскрикнул жалобно, как смертельно раненный человек, и покатился кувырком. Взбрыкнули задние ноги, отлетело брошенное рыцарем копье. Всадник не успел не то что спешиться, а даже ноги из стремян выдернуть. Конская туша грохнулась на него сверху, и Годимир невольно содрогнулся, услышав предсмертный вскрик молодого рыцаря.

Сопереживая пану Подкове, словинец едва успел отклониться от удара копья поморянского королевича. Острие скользнуло по кольчуге и тут же горячее конское плечо ударило Годимира в грудь Он отскочил, с трудом удержав равновесие. Услышал крик Яроша:

— Сзади!

Холодный клинок свистнул над головой, обдав макушку ветром.

Годимир присел, оглядываясь: ярко-алый мантихор на треугольном щите скалился со щита незнакомого рыцаря, который вновь заносил меч для удара.

— Я их придержу! — кричал разбойник.

Кого? Ныряя под конскую голову и нашаривая повод, Годимир успел вяло удивиться, а после ему стало не до того.

Ох, и тяжко же противостоять конному вооруженному противнику, озабоченному тем, чтобы убить тебя. А тем более тяжело заставить себя почувствовать к нему ненависть, столь необходимую для боя. Из всех молодых рыцарей, ошивавшихся в ожидании турнира при дворе короля Доброжира, словинец чувствовал неприязнь лишь к королевичу Иржи. И то даже не потому, что тот во всеуслышание хаял Олешека лазутчиком и подсылом загорским, а потому, что с ним самим паныч задирался, словно петух.

Хвала Господу нашему, Пресветлому и Всеблагому, что сейчас Иржи не смог вовремя остановить и развернуть коня, и тот, разогнавшись, уволок его шагов на двести вперед, вломившись с разбегу в подлесок. Теперь, пока выберется, нужно успеть с «мантихоровым» разобраться. Вот только как это сделать, если всего-то и успеваешь, что уворачиваться от его размашистых ударов, проскакивая под мордой гнедого то вправо, то влево. Левой рукой рыцарь Косой Крест удерживал коня под уздцы.

Рыцарь в алом рубил как одержимый. Так и норовил зацепить Годимира. И если бы не стрела, торчавшая из левого плеча, преуспел бы с первой полудюжины ударов. Все-таки рана давала себя знать.

— Трус! Заяц! Трус! Заяц! — выдыхал «мантихоровый» с каждым взмахом меча.

Словинец не отвечал, опасаясь сбить дыхание. Ничего, потерпим. Смеется тот, кто остается на ногах. Он очередной раз оказался у самого стремени алого, попытался схватить его за локоть.

Не получилось! Пальцы соскользнули по рукаву хауберка.

«Мантихоровый» оскалился — у него лицо не скрывалось ни забралом, ни кольчужной сеткой — и попытался ударом шпор поднять скакуна на дыбы. Годимир сделал все, чтобы ему помешать. То есть повис на поводе, всем весом притягивая голову гнедого к земле. Конь заржал, протестуя против издевательства, приподнял передние ноги на пол-аршина и тут же тяжело опустился.