много хочешь все-таки от бедной, запуганной женщины, – сладко потягиваясь молвила она, продолжая заигрывать.

– Да, и много предлагаю. Однако, мы по-моему уже заключили соглашения, не так ли? К чему же теперь тратить попусту драгоценное время? Врата также было бы неплохо обесточить и открыть.

– Это все? – Гера обиженно поджала губки.

– Все, – сухо попрощавшись, я направился к выходу.

– Разве тебе не интересно было узнать, где муженек мой, громогласный Зевс, или мне самой для тебя еще и убить? – едко поинтересовалась Гера мне в спину; едва расцветшее в ней женское начало безвозвратно угасло, натолкнувшись на мою излишнюю спешку и отсутствие желания лицемерить сверх необходимого.

Мне хотелось ехидно заметить, что Зевс в данный момент, поди, оплодотворяет очередную необъезженную кобылку или лебедушку, но, памятуя склочный и обидчивый характер собеседницы, решил благоразумно не вредить своим планам еще больше.

Она поведала, что в настоящий момент старый извращенец – это карборундовая коробка в переплетении энергий. В коробке содержится его мозг, а само тело хранится в непробиваемом футляре в сокрытом месте. Он надевает его лишь, чтобы вкусить наслаждений плоти. Зевс весьма сильно и справедливо опасается за свою жизнь.

– Завтра к вечеру, – пообещал я, – когда все будет сделано, изменник не сможет причинить вреда даже червю, что будет пожирать его тело. И не будет богини более великой и желанной, чем блистательная Гера.

Конечно, я наврал.

Пройдя сквозь пятиметровую бетонную плиту, я оказался в сферическом ярко освещенном помещении, где прямо в воздухе парили голографические модели, бессчетные меню и схемы.

– Быть всеведущим и изменить ничего быть не в силах! Ох, жестоко и изощренно ты, проклятье Крона! Но, Великие Мойры, программеры всех событий, однажды уничтожив вас я перестану быть всеведущим!

Комната очистилась, ибо Зевс, закончив тираду, скрылся в круглом люке в полу.

Подошедши, я коснулся склизких органических выступов машины.

– Великие Мойры, созданные Кроном и разрабатывающие поведение его творений, равно как и потомков, вы можете ответить на любой вопрос?

– Ответ положительный. Уровень допуска – двенадцатый.

Самый низкий.

– У меня всего один вопрос. Если всё сущее, кроме Крона и Геи, создано вами, ответьте – кто тогда я?

Почавкав, пол родил дополнительную трубу-анализатор, которая влажно сотрясаясь, поднялась выше головы. Я оказался внутри и снова свободен, когда та ушла обратно.

– Согласно сканированию, твои биоритмы частично совпадают с такими же Крона.

Ух, ты, здорово, а то я, будто бы и не надеялся. Всё-таки твоя моя понимала, хоть и сопела и кряхтела всеми своими античными шестерёнками. Меж тем, техника продолжала:

– Ты – не есть искусственен. Тогда ты – Крон. Приветствуем, хозяин.

– А вот и нет, я не Крон. Расширенный запрос – кто я?

Во чреве, глубоко запрятанного под этажи, агрегата что-то загудело, сей шум нарастал сообразно вычислительной деятельности, но вдруг – оборвался! Из пор вырвался пар и начала сочиться разноцветная жидкость. Вся комната походила на нанюхавшуюся сероводородных паров в пророческих Дельфийских пещерах клетку. Вот пространство заполнили хаотично сменяющие друг друга безумные образы. Анализаторы и заборники бессистемно заметались, сталкиваясь, переплетаясь и разбрызгивая предыдуще взятые анализы. Тысячекратным щелчком включились принтеры, и из щелей вместо приговора потекла чистая бумага.

Хихикнув, я ушёл.

* * *

Вот механическая мастерская.

Диковинные многорукие и многофункциональные одухотворенные вещи из золота, титана и бронзы.

Передвигающийся треножник-факел, жонглирующий тонкими проворными щупальцами цветными пирамидами, змеящиеся от розетки провода поддерживает кинескоп-краб.

Пустыня без надежды и избавления, поотлитая кровью и потом вершина скалы. Громоздкие, скрипящие при каждом движении, роботы держат Прометея.

– Крепче стягивай оковы! – трещит из ржавого динамика.

– Сильнее бей молотом! – вторит другой робот.

– Мозги не делайте! – огрызается Гефест, приковывая плененного Прометея.

Когда работа закончена, Гефест беседует с Прометеем, а гнусные механические слуги Зевса, угрожают ему. Ему, богу Машин.

Вот он начинает, сутулив плечи, будто на них лежит реальный многопудовый груз, понуро спускаться с утёса. Переваливаясь и брызгая маслом, роботы-холуи – следом, при этом ухитряясь поторапливать и угрожать.

Но всё имеет пределы, и, наконец, Гефест в гневе оборачивается и сокрушает назойливые механизмы молотом. Затем он стоит над грудами столь любимого железа, грозя в камеру молотом, ртуть и расплавленные диоды, эта жидкая кровь роботов течет прямо в лицо наблюдающему, и кажется, сейчас, окончательно захлестнет весь мир.

Картинка уменьшается. Дрожит и пропадает. Пойманной в силки птицей бьётся намотанный на бобину конец киноленты.

– Прометей мертв.

Вздрогнув, Гефест вскакивает, словно пронзенный миллионов вольт, в руках у мастера метала – молот.

– Да не стоит так переживать, – успокаиваю я, – дух Прометея умер ещё тогда, на том утёсе, сегодня лишь погибло тело.

Хрипя и сквернословя что-то неразборчиво, Гефест приближается ко мне, одна нога у него короче другой. Треножник растерял пирамидки и теперь бесцельно блуждает, на экране отпечатался стоп-кадр: разъяренный Гефест грозит в объектив недоступным богам. Вот треножник выплёвывает обойму перфокарт и лазерный диск, растаптывает собранные по цвету пирамиды и удаляется в соседнюю комнату. Полный электрических розеток альков.

Позвякивая, диск катиться под шкаф. Когда-нибудь престарелый глава мышиного семейства поставит на только что изобретенный патефон пыльную пластинку. И серым будет дано откровение. А может все эти этажи вот-вот рухнут в тартарары.

– Отзвуки ваших деяний доходили до меня сквозь толщь земли, боль и расстояния.

Когда работа закончена, Гефест беседует с Прометеем, и запустившийся автоматически второй кинопроектор продолжает изливать яд и желчь на душу нашего богогероя.

От произнесенных слов Гефест вздрагивает и столбенеет, но в руке его – занесённый молот, а в глазах – буря эмоций.

И тут дверца одного из многочисленных в этой комнате шкафа открывается.

Оттуда выбирается небольшой паукообразный механизм, и, капая смазкой, бежит через всю мастерскую, гадко попискивая. Треножник возвращается, его пламя вспыхивает зеленым, он подхватывает дрыгающийся механизм и начинает проворно разбирать. Смерть паразиты.

– Одного я не могу понять, – произношу я, – то ли ты добр и благодушен до глупости и тебя устраивает роль придворного шута, то ли безвольный глупец, слабак?

Гефест хмуриться, я прямо таки ощущаю, как с вулканическим шипением магмы сурово сходятся его кустистые брови. Молот поднят и целит в меня.

– Бесполезно, – замечаю я. – А вот против богов попробовать стоит.

– Я недоволен богами, – прокашлявшись, наконец, выдавливает он. Признание вслух даётся ему тяжело, словно тягучие комья блевотины.

– Но и предавать не стану!

Вот так новость. Не вашим, не нашим.

Меж тем Гефест продолжал:

– Ибо мне дорог с таким трудом воцарившийся мир, стабильность и равновесие. К тому же боги по природе своей не злы, они просто глупы, обидчивы и капризны, как