Со стороны казалось, что жизнь идет своим чередом и ничто не нарушает ее привычного порядка. Альваро даже пытался веселиться, хотя улыбка у него выходила жалкая и грустная, зато наполненная какой-то особой нежностью. И писатель воодушевлялся, узнавая того, кого любил, и приходил к выводу, что партнер его не бросит. Уверенности хватало на несколько дней.

Появилась лишь одна перемена в поведении мужа, и Мануэль не знал, что думать по этому поводу. Он заметил, что после возвращения Альваро стал частенько наблюдать за ним: когда писатель смотрел в книгу, не понимая, что читает, или делал вид, что работает. Партнер не сводил с него глаз и улыбался с видом понимающего и мудрого человека. Если Ортигоса начинал задавать вопросы, Альваро молча качал головой, а потом вдруг заключал его в объятия, сжимая с такой силой, с какой утопающий цепляется за проплывающее мимо бревно. Подобные внезапные порывы заставляли сердце замирать и прогоняли сомнения прочь. Хотя избавиться от них полностью писателю так и не удавалось.

* * *

Прекратить страдать — это волевое решение. Редактор звонил все чаще. Отговорки — плохое самочувствие, простуда, визит к врачу — уже не помогали. Совесть не позволяла продолжать врать, пришлось браться за работу. Через несколько месяцев пока еще сырой текст обещал превратиться в его лучший роман, который быстро раскупят.

С детских лет чтение было для Мануэля спасением. Они с сестрой рано лишились родителей и долгое время жили с престарелой тетушкой. Когда сестра достигла совершеннолетия, то стала его опекуном и переехала в отчий дом, что все эти годы стоял пустой. Чтение служило крепостью, сидя в которой будущий писатель защищался от все громче кричащих сексуальных инстинктов, — впрочем, эту борьбу он проиграл. А также щитом, за которым прятался скромный молодой человек, и способом завязать отношения.

Но труд писателя стал для него чем-то куда более важным: роскошным дворцом с тайниками, великолепными залами и бесконечными неисследованными анфиладами комнат. Мануэль бегал по нему босиком, смеясь и останавливаясь, чтобы прикоснуться к прекрасным сокровищам, хранившимся внутри.

Ортигоса закончил учебу с отличными отметками, и его пригласили преподавать историю Испании в один из престижных университетов Мадрида. Ни в студенческие годы, ни во время непродолжительной карьеры педагога у него не возникало желания писать. Лишь боль утраты способна подтолкнуть к творчеству.

Страдать можно по-разному. Одни плачут и стенают, не стесняясь проявлять свои чувства; другие запирают боль внутри. Во втором случае эмоции куда интенсивнее. Мануэль был уверен, что уже изведал всю глубину скорби: острое ощущение несправедливости после смерти родителей, одиночество, мрачные воспоминания из детства, жалость окружающих, обрушившаяся на осиротевших малышей, мучающие его страхи… Каждую ночь мальчик в панике просыпался и цеплялся за сестру, заставляя ее обещать, что они никогда не расстанутся, что страдания — это плата за неуязвимость… Он прекрасно понимал, что они оба в какой-то степени поверили в это. Дети взрослели, и убеждение, что ничего плохого больше не случится и впереди их ждет только счастье, крепло. Иногда Мануэль воображал, что он — единственный оставшийся в живых солдат, герой-победитель. Он уверовал в то, что смерть родителей стала последней каплей выпавших на их долю страданий, словно существовал некий предел, который нельзя превышать, и все это фиксировалось в какой-то волшебной книге. Но судьба распорядилась иначе и, когда Ортигоса вырос, нанесла удар в самое уязвимое место.

За несколько дней до смерти сестра сказала ему:

— Прости, что подвела тебя. Я всегда считала, что в нашей связке слабое звено — ты и если мне придется страдать, то по твоей вине. Но вышло все наоборот.

— Не говори так! — воскликнул Мануэль, заливаясь слезами.

Он громко рыдал и не слышал, что ответила сестра. Та терпеливо ждала, пока он успокоится, затем поманила его. Брат наклонился, и растрескавшиеся губы коснулись его щеки.

— Поэтому ты должен забыть меня, когда я уйду. Не думай обо мне, не мучай себя воспоминаниями. Если я закрываю глаза, то снова вижу того шестилетнего рыдающего мальчика: он растерян, напуган и не может успокоиться. И я боюсь, что ты опять превратишься в него, как только меня не станет. В детстве ты не давал мне спать, а теперь не позволишь упокоиться с миром.

Мануэль отпрянул, желая высвободиться из объятий: он знал, что сейчас услышит. Но было поздно — сестра крепко вцепилась в него худыми длинными пальцами.

— Обещай, что не будешь страдать. Не хочу быть твоим слабым местом. И никому не позволяй им стать.

И он торжественно пообещал, словно принял присягу. Когда ее не стало, огромное гнездящееся внутри горе не подало голоса.

* * *

Мануэля часто спрашивали, почему он взялся за перо. У него на этот случай была заготовлена парочка более-менее правдоподобных ответов: желание общаться, сделать свой вклад в жизнь других людей. На самом деле причина крылась совершенно в другом. Творчество позволяло сдержать данное обещание, заключить перемирие со скорбью и снова вернуться во дворец — единственное место, куда был запрещен вход страданиям. Писатель не мог сказать, что принял это решение в какой-то определенный момент. Оно не стало результатом долгих раздумий или закономерным итогом давно лелеемых желаний. Мануэль никогда не мечтал о такой профессии, пока однажды не положил перед собой чистый лист и не начал заполнять его словами. Они изливались на бумагу, словно вода из волшебного источника, который неизвестно где находится и как выглядит, потому что постоянно преображается: то напоминает бурную поверхность Северного моря, то глубокую синь Марианской впадины, то элегантный фонтан в мавританском стиле на залитом солнцем патио в Андалусии. Единственное, что точно знал писатель, — это чудо, породившее целую серию книг, живет в его сознании, там же, где и дворец. Мануэль мог прийти туда, если пожелает, и погрузиться в искрящийся водоворот счастья, вдохновляющий его творить дальше.

Когда продажи первого романа дошли до таких показателей, после которых все начинают ждать продолжения, Ортигоса попросил руководство университета предоставить ему двухгодичный отпуск. Все решили, что к преподавательской работе он больше не вернется, хотя вслух этого не говорили. В связи с уходом Мануэля его коллеги организовали праздник. Они быстро забыли, сколько неудобств доставили учебному заведению десятки статей и фотографий в воскресных газетах и культурных обзорах, повествующих о юном педагоге, чей роман стал самым популярным бестселлером. К писателю подходили поодиночке и группами, желали удачи или предостерегали, к каким ужасным последствиям может привести провал на новом поприще и как жесток мир издателей, в котором никто из присутствовавших никогда не бывал, да и