не пытался попасть. Их сфера — преподавательская работа, безопасное теплое место, где Мануэля всегда будут ждать с распростертыми объятиями. Ведь он непременно вернется, после того как побалуется с самым коварным литературным жанром: романом.

Чувствовать боль или нет — сознательное решение. Писатель знал, что обманывает себя, утверждая, что не может работать, так как скорбь слишком глубока и не позволяет настроиться на творчество. Это заявление совершенно не соответствовало истинному положению дел. Дворец стал для Мануэля местом расплаты за грехи, убежищем, где можно залечить раны. Три года назад, сомневаясь, верен ли ему Альваро, Ортигоса упорно отказывался возвращаться в свое таинственное пристанище и из-за этого глупого упрямства чах, словно ангел, изгнанный из рая. Измученная душа, изможденное и израненное тело… В какие-то моменты писатель пытался остановить сочащуюся кровь, но тут же снова возвращался к самобичеванию, опять погружаясь в страдания.

Решения всегда приходится принимать быстро. Редактор становился все настойчивей, спрашивая, когда будет закончен роман, требуя обозначить хотя бы приблизительные сроки. Шли месяцы, и угроза, существовавшая лишь в сознании Мануэля, не проявлялась. Жизнь шла своим чередом. Альваро был рядом и снова начал улыбаться. Печаль постепенно растворялась в повседневной рутине. Загадочные телефонные звонки прекратились. Писатель был уверен: то, что произошло и грозило разрушить его жизнь, уже позади. Он вернулся в свой дворец и принялся за работу.

Фэншуй

Когда-то в одной из книг по фэншуй Мануэль прочитал, что нельзя размещать зеркало напротив кровати. Дизайнер, обставлявший отель, очевидно, не был знаком с этим принципом. Несмотря на тусклое освещение, писатель видел свое отражение. Он никак не мог расслабиться; не помогал ни ворох подушек, ни виски. Человек в зеркале выглядел скованным и напряженным. Бледное лицо, руки, сжимающие на груди почти пустой стакан, — в точности покойник, выставленный на похоронах. Перед глазами Мануэля встал образ Альваро, лежащего на секционном столе.

Смерть настолько изменила его облик, что в первую минуту писатель его не узнал и чуть было не сказал об этом стоявшему позади гвардейцу. Сотрудник морга, смущенный присутствием представителей власти, откинул простыню, аккуратно подвернул ее и отошел в сторону.

Лицо Альваро напоминало блестящую и желтоватую восковую маску — возможно, из-за освещения. Мануэль растерянно смотрел на труп, ощущая присутствие капитана и не зная, что делать. Он хотел было спросить, можно ли трогать покойного, но не смог выдавить ни слова. Любимый человек превратился в какую-то жалкую копию самого себя, знакомый образ растворялся. Писатель делал над собой усилие, чтобы не отводить взгляд. Он знал, что мозг упрямо противится принять тот факт, что Альваро больше нет. Восприятие исказилось, цельная картина не складывалась, зато отдельные детали выступали и резали глаз. Например, зачесанные назад мокрые волосы. Кто их намочил? На загнутых ресницах повисли капельки воды, склеив их. Бледные губы слегка приоткрыты. Над левой бровью небольшой порез — края чистые, но слишком темные. И всё. Чудовищное ощущение нереальности происходящего усилилось. Мануэль чувствовал себя бесстрастным наблюдателем. Стало трудно дышать, хотелось плакать. Он знал, что преграды, сдерживающие рыдания внутри, уже трещат и скоро рухнут, дав выход горю. Но слез не было. Писатель пришел в отчаяние, чувствуя себя выброшенной из воды рыбой, которая жадно хватает воздух ртом. Ему теперь некуда идти. Хотелось раствориться, умереть — но он просто неподвижно стоял, не в силах найти ключ и открыть темницу, где томилось его горе.

Мануэль заметил, что из-под простыни выглядывает кисть Альваро с сильными загорелыми пальцами. Руки покойников не меняются. Полуоткрытая, словно заснувшая, ладонь хранила следы нежности. Писатель дотронулся до нее и почувствовал пронизывающий холод, поднимающийся от секционного стола, заморозивший тело. И все же это рука Альваро, дарившая тепло и любовь. Кожа на тыльной стороне была нежной, в отличие от неожиданно мозолистых ладоней. Мануэль даже дразнил его: «Ты единственный маркетолог, у которого руки как у дровосека». Он поднес пальцы к губам и почувствовал, что сдерживавшие скорбь стены рухнули и рассыпались на тысячу кусков, которые ни за что не собрать в одно целое. Отчаяние, словно грязевая лавина, пронеслось, сметая все на своем пути и обнажая грани души. Писатель поцеловал ледяные пальцы и заметил светлую полоску на том месте, где Альваро много лет носил обручальное кольцо.

Мануэль повернулся к сотруднику морга.

— А где кольцо?

— Простите? — Санитар подошел поближе.

— Мой муж носил обручальное кольцо.

— Нет, сеньор. Я обязательно все проверяю, прежде чем с телом начнет работать патологоанатом. Ювелирных изделий не было, только часы. Они в пакете с вещами. Хотите взглянуть?

Писатель осторожно положил руку Альваро на стол и накрыл простыней, чтобы больше не видеть ее.

— Нет.

Он прошел мимо мужчин и вышел из зала.

* * *

Мануэль плеснул себе еще виски, поднял стакан к губам, но запах алкоголя вызвал отвращение. Он опустил руку и посмотрел на отражение в зеркале поверх стеклянных краев бокала.

— Зачем?

Человек за гладкой поверхностью молчал, хотя писатель и так знал ответ.

Три года назад. Смерть отца и брата Альваро, печаль, странные звонки, заставлявшие мужа выходить из комнаты… Пять дней в аду, возвращение пустой оболочки, тошнота, бессонница, отсутствие вдохновения в течение месяцев… Сплошное притворство, потому что он по глупости дал обещание и не мог добиваться правды. Мануэль снова поднял стакан и, спеша опередить приступ тошноты, быстро опорожнил его, посмотрел в зеркало и произнес:

— Ты мне веришь?

Ответом был презрительный взгляд. Писатель швырнул стакан, и гладкая поверхность вместе с его отражением с грохотом разлетелась на кучу осколков.

Минут через пять в дверь постучали. Надо что-то придумать. Он недостаточно пьян. Не настолько, чтобы сразу сознаться в случившемся и немедленно раскаяться. Тогда его тут же попросят покинуть отель. Оставив бутылку, придумывая на ходу благовидный предлог и проклиная всех, кто сегодня так настойчиво и бесцеремонно добивался аудиенции с ним, Мануэль направился к двери и слегка приоткрыл ее — ровно настолько, чтобы видеть дежурного по этажу и администратора, но не дать им заглянуть внутрь.

— Доброй ночи. У вас всё в порядке, сеньор?

Писатель уверенно кивнул. Все-таки пять звезд — это не шутки.

— Постояльцы из соседнего номера пожаловались на шум.

Ортигоса с виноватым видом поджал губы:

— Да, боюсь, мы немного не поладили с зеркалом. Оно висело не по фэншуй, — на ходу придумал он и в тот же момент понял, что перебрал алкоголя.

— Не по фэншуй? — хором воскликнули сотрудники отеля.

— Да, есть такое восточное учение. Предметы интерьера должны быть расставлены определенным образом, чтобы в доме царила гармония.