не могут вернуть долг. А если они не могут заплатить, они делают это своей жизнью. Так оно и есть.

— Откуда ты знаешь, что за моим убийством не стоят ирландцы? — спрашиваю я, выпрямляясь, расстегивая рубашку и задирая рукава до локтей.

В моей голове прокручивается день. Так и могло быть. София осталась бы сиротой. Пуля вылетела из ниоткуда, когда я был на парковке одного из наших баров в нерабочее время. Но она не задела меня. Мне повезло. Но этот сукин сын оказался мертв, выброшен в океан, где его съели акулы. Мы не смогли установить его личность. Он не был связан ни с одним из известных нам синдикатов.

— Сразу после этого у меня был разговор с Патриком, — продолжает мой отец. — И он лично заверил меня, что они за этим не стоят.

— Ты поверил ему? И теперь вы вдруг стали друзьями? — Я беззлобно смеюсь, возвращаясь на свое место.

Мой отец никогда не любил ирландцев. Презирал их. Есть история, о которой он не говорит.

— Друзьями — нет. Но я знаю, как держать своих врагов близко. И да, я могу сказать, когда сукин сын лжет. — Он потирает подбородок двумя пальцами. — Если он сказал, что это были не они, значит, это были не они.

Он ругается себе под нос.

— Я не растил идиота, Майкл. Неужели ты ничему не научился у меня? Никакой пощады врагу, а твой брат сейчас именно враг.

Это любимая фраза моего отца. Никакой пощады врагу. Мы жили и дышали этим, как кодексом чести. Наши враги всегда падают.

И если за всем этим стоит мой брат, он умрет за это. Никто не пойдет против семьи и не выживет, чтобы рассказать об этом.

— Если он виноват во всем этом, я сам всажу в него пулю, — пробурчал я. — Но я не причиню ему вреда, пока не узнаю, что это он. У нас много врагов. Любой из них мог это сделать.

— Конечно, много. Но только в одном мы можем быть уверены, что он все еще ненавидит нас. — Он вздыхает. — Он не вернется к нам, парни. Прошел год с тех пор, как он бросил свою жизнь на произвол судьбы. — Он смотрит на нас обоих. — Если мы этого не сделаем, это сделает кто-то другой. Ирландцы, для начала.

Рафа нелегко убить. Он живет за решеткой в хорошо охраняемом доме, окруженном деревьями и еще большим количеством пехотинцев. Мы не можем просто так появиться. Его люди преданы ему и охраняют дом двадцать четыре часа в сутки. Если мы придем за ним, мы должны быть готовы. Мы все это знаем.

Мой отец делает длинный вдох и на мгновение закрывает глаза, прежде чем пронзить меня еще одним холодным взглядом.

— С тех пор как это случилось, ему нездоровится, Майкл. Ты знаешь это; ты просто не хочешь признать это. Я знаю, что ты любишь его. — Его брови напрягаются. — Я тоже.

Он ударяет кулаком по груди.

— Но он потерян для нас. Он как умирающее животное. Это милосердие — прекратить его жизнь. — Он медленно качает головой. — Он живет как затворник в том доме, прячется в том лесу и делает все возможное, чтобы погубить нас. Скоро никто не будет уважать имя, над которым я тяжело работал.

Он вздохнул с досадой, его седые усы приподнялись.

— К тому времени, когда ты придешь к власти, наше имя ничего не будет значить, и люди не будут тебя уважать.

В комнате надолго воцаряется тишина, пока я думаю о жизни без Рафа. Он прав, обвиняя нас. Это полностью наша вина.

Но ирландцы отрицают это. У нас нет доказательств обратного, а начинать войну без доказательств — это не то, как я веду дела. Тогда люди перестают тебя уважать, а страх и уважение должны идти рука об руку, иначе имя, за которое так боролся мой отец, будет известно как трусость. А я не гребаный трус.

— Тебе лучше разобраться с этим поскорее, — говорит мой отец. — Я не буду ждать, пока он разорит нас так сильно, что мы не сможем из этого выкарабкаться.

— Этого не случится. — Мой тон резковат.

— Посмотрим. — Он дергает плечом, пристально смотрит на меня и откидывается на спинку вращающегося кресла.

В комнате воцаряется тишина, он несколько секунд смотрит в потолок, пока снова не открывает рот.

— Ты уже нашел себе жену?

И в кои-то веки я рад, что мы сменили тему, хотя эта тема раздражает меня не меньше.

— Поскольку Киара — не вариант, ты должен решить, и поскорее.

Мышца на моем веке дергается.

— Никогда не хотел Киару.

Джио усмехается, и я поднимаю на него глаза со смертельным взглядом.

В его глазах играет веселье, и он заставляет себя замолчать.

— Тебе лучше поскорее найти жену, — насмехается мой отец. — Или я найду ее для тебя, а последние два раза, когда я пытался, ты отвергал их. Твой старик уже хочет на пенсию.

Это все, о чем он думал в последние пару месяцев. Хочет поехать с мамой купить дом где-нибудь за границей. Говорит, что он слишком стар для такой жизни и заслуживает отдыха.

— Я даю тебе две недели, — говорит он. — Это все.

— Что? — Мой голос становится громче. — Я никак не могу найти кого — то за две недели.

— Ну… — Он поднимается на ноги, поправляя пиджак своего черного костюма и натягивая его. — Тебе лучше, или ты женишься на последней, которую я выбрал. — Затем глубоко вздыхает. — Ты должен показать нашим людям, что ты мужчина, а у мужчины есть семья. Ты не обязан любить ее.

На его губах заиграла осторожная ухмылка.

— Ты все равно можешь делать все, что хочешь, с кем хочешь. Я делал так же с твоей матерью.

— Я не хочу это слышать. — Мое тело напрягается, как и каждый раз, когда он говорит о маме таким образом.

Это не то, чего я хочу от брака. Не то, чтобы я вообще его хотел. Больше нет. Не в том мире, в котором я нахожусь. Когда-то я думал, что смогу получить все, найти жену, достаточно хорошую, чтобы стать матерью для моей Софии, но все изменилось год назад. Здесь нет места для женщины. Либо эта жизнь, либо семья. Я не могу иметь и то, и другое. Жизнь это доказала. Мне достаточно того, что у меня есть София, которую нужно защищать, о которой нужно постоянно беспокоиться.

Но я должен сделать это. Это единственный способ…

— Мерзость, пап. — Джио гримасничает.

— Я просто