Этот человек из института судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского, сокращенно ИСПЭ, был просто колдуном каким-то. В ИСПЭ направлялись все заключенные по постановлению судебных учреждений для испытания душевного состояния. И Грених занимал там должность старшего судебного эксперта и заведующего патологоанатомической лабораторией, а с недавних пор стал заместителем заведующего. Профессора он получил еще до революции, в Московском университете изучал судебную медицину, нервные и психические болезни, работал в психиатрической больнице, изобрел гипнотерапевтический метод лечения, с помощью которого теперь развязывал языки особо опасным преступникам. Профессора боялись, им пугали в тюрьмах. Об умении его вводить человека в состояние прострации по щелчку пальцев и видеть всякого насквозь ходили легенды, а на его практических курсах яблоку негде было упасть, студенты не пропускали ни одного занятия Грениха. Длинные очереди желающих попасть в секционную комнату, где он вместе со своей красавицей-ассистенткой показывал чудеса на трупах, заполоняли лестницы и коридоры. Белов ходил, видел сам. Грених определенно был самым необычным сотрудником ИСПЭ. Одни про него говорили, что ему открылись какие-то волшебные тибетские или индийские тайны, другие – что он из «бывших» и его собирались расстрелять во времена красного террора, но по какой-то причине оставили в живых, третьи, что он воевал в Гражданскую войну на стороне красных. А физиономия у него была совершенно не советская, непритворно говорящая «не нравится мне ваша революция, и вообще – ничего мне здесь не нравится». Интересно, а он играет в шахматы? Если да, наверняка недурно.

– Итак, что же вы почерпнули из судебного процесса? – спросил профессор, ответно вглядываясь в шахматиста изучающим взглядом. Глаза его: один – черная бездонная пропасть, другой – зеленый, точно змеиный, скользили по Феликсу, как Х-лучи рентгеновского аппарата. И цвет его глаз менялся в зависимости от душевного состояния. Когда профессор вошел в вагон, его радужка была обычного темно-карего цвета, а гетерохромия совершенно незаметна. По мимике легко считать то, какую стратегию задумал игрок – отдает пешку или слона по глупости или задумал хитрую комбинацию с целью завлечь в ловушку.

– Во-первых, я хотел бы обозначить свою позицию… – начал было Белов, но его тотчас прервал Саушкин.

– Константин Федорович! Мы теряем с ним время. Нам бы других прощупать…

– Прощупаем, никуда никто не денется ближайшие десять часов, – ответил Грених, продолжая испытующе смотреть на Феликса. – Может, товарищ Белов свежим взглядом заметил какие-то детали в нашем деле. Давайте выслушаем. Человек в шахматы играет, кажется, неплохо, вон, взял первое место в каком-то клубе. Зачем так сразу крест ставить?

Вдруг в конце вагона началось какое-то движение. Белов сидел спиной, пришлось обернуться. В проходе протискивалась девица в красной, сбившейся слегка набок косынке.

– А ну мне покажь свою цидульку, хочу посмотреть, настоящий ли ты угро. – Она очень уверенно потянулась рукой к куртке уполномоченного, сидящего рядом с Гренихом.

– Сядь на место! – гаркнул тот. И поднялся, сделав на нее шаг, выставив наган.

– А не сяду! – сделала она ответный наступательный шаг. – Пока не докажешь, кто ты есть такой и чьих будешь. Чего ты к нему пристал? То сядь, то встань, то сядь, то встань! Совершенно страх потерял? Думаешь, назвался угро, все можно? Только порочат светлое имя советской милиции! Врываются, качают права, понимашь. А прав-то нет. Хошь? Застрели! – Она выпятила грудь, распахнула драный плащ, окончательно обнажая серую юнгштурмовку, защитного цвета юбку в складку длиной до колен и грубые мужские ботинки. Она была такой хрупкой, маленькой, но такой нахохлившейся, решительной, отважной, что дух захватывало. Настоящая революционерка, каких Феликс не видал никогда, разве только на плакатах. И этот черный в прорехах плащ, сбитый фалдами назад, и эта красная косынка на стриженых волосах, и пламенный взгляд… Она уткнула кулаки в худые бедра и выставила одну ногу вперед, будто сейчас пустится в пляс. Глаза ее горели, как у человека, который непременно хотел конфликта. Белов испугался, что девушку застрелят, – он знал, какие бывают мильтоны беспощадные звери. Когда он становился свидетелем того, как порой жестоко обращались люди друг с другом, жить не хотелось, с трудом потом приходил в себя, выкорчевывал из головы воспоминания с кровью, сбегая в черно-белый мир шахмат, застревая в нем надолго, до тех пор, пока его оттуда ором и угрозами не вытрясет отец.

Белов, вдруг провалившись в душную воронку воспоминаний, вздрогнул, изо всех сил потер щеки и взлохматил волосы, чтобы прийти в себя.

– Простите, но зачем целиться в даму? Опустите, пожалуйста, пистолет, – беспомощно начал он.

– В кого? – Девица так резко развернулась к Феликсу, что тот вжал голову в плечи.

Она смерила его сверху вниз веселыми глазами.

– Даму? Это ты меня дамой назвал, Шерлок Холмс? Думаешь, ты этого, – она ткнула перепачканным чернилами пальцем в Грениха, – вычислил, потому что умный? Да он с газет не сходит! Давай сейчас проверим, чего ты стоишь? Вот что ты про меня знаешь, а? Ну? Смотри, у меня руки тоже в чернилах. На, читай по ним, цыганка. Молчишь? Глаза лупишь? Не знаешь меня!

– Ну могу и про вас сказать, – осмелел Белов. Он опять взлохматил волосы, взвешивая, с чего начать. Надо было себя реабилитировать. – Вы с т-товарищем Саушкиным тоже знакомы, вы… сотрудница угро. Вот! Но только вас никогда не берут на дело. А вы хотите, поэтому этот плащ носите, мечтая мчаться по мостовой, стреляя в убегающего врага народа. Сегодня – то ли исключение, то ли первый раз. А всегда торчите в конторе и занимаетесь протоколами и отчетностью. Оттого и руки в чернилах.

Выпалив это прямо ей в лицо, он ожидал какой угодно реакции, но не той, что последовала. Девица рассмеялась. Звонко, хлестко, так заразительно, что ее смех подхватил весь вагон, куда-то пропала ее хрипота. Глазами улыбался даже Саушкин. А у профессора Грениха чуть дернулся уголок губ и потеплел взгляд.

– Ах, какой наблюдательный, ха-ха-ха, – смеялась она. – Мчаться по мостовой, стреляя в убегающего врага? Ха-ха-ха.

– Я наблюдательный! – Брови Феликса от обиды взлетели вверх. Он был абсолютно уверен, что не ошибся!

– Нет, ни черта ты не наблюдательный, – смеясь, возразил Саушкин. – Такие экземпляры в угро не служат.

Девица перестала хохотать, бросив на уполномоченного тяжелый взгляд, наклонилась к скамье, заваленной газетами, и стала их разбрасывать по сторонам. Найдя какую-то статью с фотографией профессора Грениха, она подцепила газетный лист двумя пальцами и демонстративно показала его пассажирам.

– Вот, полюбуйтесь, судебный процесс над Ольгой Бейлинсон. Беспрецедентный случай применения гипноза прямо в зале заседаний. Граждане разделились на два лагеря: те, кто верят ее словам, и те, кто считают ее признание игрой. Она с восемнадцатого года его покрывала, своего любовничка-атамана. Сначала в своей усадьбе, потом когда переехала в Москву! Таких женщин я лично глубоко презираю. По-тас-ку-ха! – И она сплюнула прямо под ноги Феликса. – А профессор Грених – заинтересованная сторона. Его дочь и сына этой потаскухи связывает дружба. Он пытается спасти себя от позора связи с врагами народа!