полно зверья?

Но ни лука, ни копья.

Коль не конен, не оружен –

на буя кому ты нужен?

Из трусов достал резинку,

тельный крест свернул в дробинку.

(Сложно, думаешь? Ну, прям!

Хули нам, богатырям?!)

И покрался вдоль ручья,

подстрелить хоть воробья.

Лишь поднялся по пригорку

видит дивную разборку:

Под ракитовым кустом

лебедь дергает хвостом,

а вокруг, тряся гузком,

ходит коршун голубком.

Приседает и кивает,

по-людски увещевает:

— Ах, красавица, довольно!

ну, отдайся добровольно!

Не вертись и не шуми,

только хвостик подними.

Я уж так тебя хочу –

за разок озолочу.

А лебедушка прекрасна

в крик кричит: "Я не согласна!

Ах ты, старый педераст!

пусть тебе гадюка даст!

Ты лукавством братьев всех

Подло ввел в содомский грех.

Ты и дядьку совратил.

Дядька герпес подхватил.

Горе всей моей родне!

А теперь пристал ко мне?

Сгину старой девой в сплине,

Но не дам тебе, скотине!

Тут царевич загундел:

— Это что за беспредел?

Эй, козел, тебе не ясно?

Видишь — дама не согласна!

Что ты пялишься, как лох?

Ну-ка быстро — хенде хох!

Чтоб видней в дальнейшем было,

можно в глаз, а можно в рыло!

И дробинкой из рогатки

прямо коршуну в сопатку!

Ярким пламенем пылая

загорелась птица злая,

только дым пошел окрест

(так святой возможет крест)!

Лебедица молвит страстно:

— ты сражался не напрасно!

То не коршун опочил,

колдуна ты замочил.

Не смотри на перья птичьи,

спас ты честь мою девичью,

и за храбрость за твою

раздобреешь, как в раю!

Я тебе открою тайну:

все, что было — не случайно.

От очей людских сокрыт

чудный замок здесь стоит.

Злой колдун, не зная сроку

предавался в нем пороку.

Но пропало колдовство:

завтра все узрят его.

Коль не струсишь, не сробеешь –

ты тем замком овладеешь,

Станешь знатен и богат

Как российский казнокрад.

Нынче ж оба, ты и мать,

натощак ложитесь спать.

Воротившись к мамке родной

лег царевич спать голодным.

Мать всплакнула, засыпая:

«Ох, судьбина наша злая!»

***

С солнца первыми лучами

видят терем пред очами.

Да не терем — цельный град –

полторы версты в обхват.

Куполов злаченых ряд

Ярче солнышка горят!

А окон-то! А окон!

по сто штук с пяти сторон!

То-то вбухано сюды

на окошки те слюды!

Где набо́льшее окно

надпись вязью "Казино"

Впереди сияют врáта,

будто кованы из злата.

А вверху, огнем пылая,

днем свет Божий застилая

надпись красная горит.

Сын царице говорит:

— Я по буквам прочитал

«Клаб Хотел Гвидон Ройял».

Мне до клаба нету дел,

но пожрать бы я хотел.

Эта хатка, чую я,

будет вотчина моя.

Сходим, мать, туда пока,

да заморим червячка.

Мать и сын идут к воротам.

Там стоят мордовороты –

двухметровые качки,

блещут черные очки.

При дубинках, в камуфляже.

Нет надежней этой стражи!

Вдруг, навстречу из ворот,

искривив в улыбке рот,

выступает с видом лорда

звероподнейшая морда:

золотые галуны,

и с лампасами штаны,

широченный, как амбар.

Словом, ясно кто: швейцар.

Он ворчит: «Нельзя сюда!

Завертайте, господа.

Утром нет у нас приема,

и сеньора нету дома.

Наш Иль капо — чародей,

превращает в жаб людей.

Так пока в отлучке маг –

в жопу ветер, в руки флаг

Прего мистер, скузи, сэр!

Гоу хом, майн либе хер!»

Дав швейцару с лету в ухо

Говорит царевич сухо:

— Скажешь «хер» еще хоть раз –

принародно вырву глаз.

Я Иль капо. Даже выше.

Я отныне ваша крыша.

Твой колдун был туп и глуп,

Потому он нынче труп.

К бабе лез без этикета,

я пришил его за это.

Раздавил, как чижик тлю,

сильно наглых не люблю.

Так что с нынешнего дня

будешь слушаться меня.

Только тут швейцар врубился:

это новый босс явился.

На колени бухнул он

и сказал лишь: «Скузи, дон!»

Стражи головы склонили,

двери молча отворили,

и как есть, в грязи, в пыли

мать и сын вовнутрь вошли.

Тут же слуги прибежали,

все восторг изображали,

и неслось со всех сторон:

«Вив Иль капо! Вива дон!»

Громко «Доном» величают

ключ от офиса вручают,

катер бело-голубой,

секретаршу «Мисс Плейбой»,

бодигарда с мощным торсом

и ковер с высоким ворсом.

И, с согласия царицы,

начал тяжкою десницей

этим клубом править он

и нарёкся «Дон Гвидон».

***

Ветер по морю гуляет

и кораблик подгоняет.

Парус белый, медь горит,

Вверх, как буй, торчит буршприт.

Ходят важно, благочинно

Вдоль по палубе купчины,

в шубах, несмотря на зной,

с полной золотом мошной.

Видят остров с домом новым,

пристань с настилом сосновым,

Тяжких кнехтов черный ряд

да таможенный наряд.

А на пристани девицы

кажут морю ягодицы.

Пристают к заставе гости.

Их зовут раскинуть кости,

в баньке с девками погреться

и скоромным разговеться,

на стриптизе побывать,

в картах счастье испытать.

А когда дошли до точки,

под конец веселой ночки,

на прощальный закусон

кличет их к себе Гвидон.

Он купчинам наливает,

и при этом возглашает:

— Проигрались, господа?

Ну, да это не беда!

Раз пошли дела паскудно,

то пора домой, на судно.

Соберете вновь деньжат –

я вам снова буду рад.

Говорят ему купчины:

— Тяжкая у нас кручина:

Торговали целый год,

был на уровне доход,

но лишь к острову пристали,

нас как ЮКОС раскатали.

Нет ни денег, ни товара,

лишь портков осталась пара.

И лежит нам путь далек,

через море на восток,

к славному царю Салтану.

— Подавать я вам не стану, –

говорит им дон Гвидон.

— А Салтан-то ваш — гондон!

Без вины и без причины

утопил жену в пучине.

И с женою он, дебил,

сына ро́дного сгубил.

Так ему и передайте.

Ну, купчины, прощавайте!

***

Вот и небо посветлело.

Скрылось судно в дымке белой

а царевич смотрит вдаль,

и в глазах его печаль.

Тут он кнопку нажимает,

секретаршу вызывает

Та спросонья: "Что? Опять?

Можно лифчик не снимать?"

— Нет, на сей раз, крошка Стелла,

вызвал я тебя для дела.

Я с тобой читал вчера

файл агента Комара.

Он нам пишет неустанно

из хором царя Салтана.

Ты проверь свою постель,

извлеки его отель,

и немедля, в тот же час

Комару пошли приказ:

пусть в приемные покои

он веб камеру пристроит,

да пришлёт на мэйл отчет:

как там фатер пальцы гнет.

***

Дон Гвидон вкруг кресла