Да – блистала «Крыша»! Хорош был всегда великолепно одетый, поглядывающий чуть свысока и насмешливо, худой, бледный и рыжий (как многие из их рода) Никодим Гиппуис – этот был знаменит как киношник, умеющий написать сценарий на любую тему (кроме тех, конечно, которые считалось писать западло, элегантность не позволяла). Он был еще и великий биллиардист, иногда появлялся здесь прямо «с поля боя» с персональным, драгоценным кием в алом бархатном чехле. Красавиц он тоже не чурался, но, судя по разнообразию, относился к дамам менее серьезно, чем к биллиарду, общался с ними высокомерно-насмешливо.

Реже – но зато с большим эффектом – являлся еще один известный представитель бомонда, тоже с аристократически бледной кожей, Александр Шлепянов. Его элегантность, холеность, светское воспитание (как он шел, как садился, как разговаривал) выделяли его даже среди посетителей «Крыши», тоже людей весьма заметных.

Откуда вдруг появлялись в Стране Советов такие «штучные» люди? Был слух, что какими-то таинственным образом он связан с заграницей, в частности, с Англией. Дипломат? Или родственники там? Или – разведчик? Эти догадки косвенно подтвердились после ошеломительного успеха сделанного по его сценарию фильма «Мертвый сезон», где подвиги нашего разведчика на Западе передавались с большим знанием дела. И, видимо, неспроста вторую часть свою жизни Шлепянов прожил в Англии и даже получил какой-то высокий английский титул.

Конечно, все это были «великосветские новости», не появляющиеся в газетах, распространяемые устно, и, в общем, объединяющие то общество, в которое я так стремился войти. Как писал Маяковский, который тоже бывал на «Крыше»: «Делать жизнь с кого?» Мне хотелось – с них.

На крыше Шлепянов, естественно, никаких сложных разговоров не вел, они болтали с другом Гиппиусом о кино, к которому оба были причастны, о биллиарде (поймал отрывок рассказа Шлепянова про какой-то старинный биллиардный кий редчайшего дерева, который удалось найти у друзей-антикваров)…

Недосягаемый мир! Чуть позже я узнал, что Никодим Васильевич Гиппиус – «всего лишь» сын Василия Гиппиуса, который воспитывал в Тенишевском училище самого Набокова. Вот какие люди заполняли «Крышу»! Как же было не стремиться туда!.. но как стать тут на самом деле своим – мне, студенту, еще не имеющему никакой легенды, известному лишь в узком кругу друзей хорошо подвешенным языком?

Зацепиться я решил за тогдашнего признанного короля «Крыши», великолепного Юру Лившица, выездного баскетбольного тренера, чуть смягчавшего образ стального супермена приятным животиком и легкой припухлостью классического мужского лица. Притягивала к нему и лукавая, слегка виноватая усмешка (зубы не все на месте), и простовато-ироничная (при полном внешнем великолепии) манера поведения.

Познакомились мы с ним на «Крыше», разбежавшись приглашать двух великолепных дам за одним столиком… получили, что называется, холодный отказ. Но зато подружились с Юрком – как его звали близкие друзья – человеком наиприятнейшим. Покорил сразу его дурашливый тон – на мой взгляд, несомненный признак ума. Гусар Каверин, друг Пушкина, известный своими похождениями, любил насмешливо причитать:

– Где уж нам, дуракам, чай пить!

Примерно в таком же тоне излагал и Юра:

– Да уж, видать, такие неказистые мы! – утешая, он обнял меня своей мощной лапой. – Пойдем, может быть, выпьем – что нам еще остается!

Красавицы засмеялись – но было уже поздно – дружба победила любовь. Даже не помню, как мы добрались до дому. Во всяком случае – не помнил я. Но мой-то безудержный «восторг опьянения» был понятен, но и Юрок, видно, расчувствовался – значит, и ему знакомство приятно?

Разбудил меня телефонный звонок. Ого! Сколько же я проспал!

– Ну это я… Неказистый! – забормотал Юрок в трубке. – Помнишь меня?

– Не помню ничего… но тебя помню!

– Эххехе-хе! – закряхтел он. – Так может, нам пойти выпить по стакану кефира, а может, где-то даже ацидофилина?

– Давай!

Он ждал у выхода из-под земли на углу Бродского с Невским. Огромный, мощный, спортивный, великолепно одетый, с крепкой челюстью и с огромными черными очами.

– Что-то не вижу… где здесь кефир продают? – огляделся он.

– Так может, туда пойдем – авось, полегчает? – я кивнул в сторону великолепной «Европейской». Появиться на «Крыше» с Юрком – колоссальный скачок в моей судьбе!

– Не, все, зарекся! – как бы в ужасе забормотал он. – Да и не пустят меня туда!

– Тебя – и не пустят? – воскликнул я.

– Все сделал возможное вчера… чтобы не пускали! – вздохнул он.

– Что-нибудь разбил? – я пытался вспомнить нечто ужасное, но не вспомнил.

– Да не, это бы ерунда! Бывало и такое – не помогает… от «Крыши»! Но вчера решил – все! Завязываю! При выходе дал Якимычу, швейцару внизу, крупную сумму денег.

– Чтобы всегда пускал?

– Наоборот – чтобы никогда не пускал. В шею гнал!.. Сначала он где-то даже не хотел брать за это деньги – но потом все же взял!.. Так что – все! Персона нон грата.

– Да-а, – и я огорчился. – Один только выход теперь. Верней – вход.

– …Какой? – пробормотал Юрок с робкой надеждой.

– Еще больше Якимычу дать, чем вчера. Перебить, так сказать, вчерашнее решение!

– Думаешь?!

– А чего не попробовать?

Женщина, вышедшая из метро, загляделась на Юрка: откуда столь эффектная личность в скромном Ленинграде? Долго смотрела нам вслед… И только когда мы подошли к «Европейской», ушла – мол, значит, оттуда, тогда понятно…

Мы робко, виновато вошли в мраморный холл.

– Юрий Ефимыч! – к нам кинулся радостный швейцар. – А то я уже волнуюсь, где ты? Не заболел?

– Все он забыл, видимо, – процедил Юра сквозь зубы, частично выбитые в битвах большого спорта.

На «Крышу» мы поднялись – как иначе? Но гуляли поначалу в строгой, сдержанной манере. Пока не оказались за нашим столом другие знаменитейшие баскетболисты, друзья Юрка – Олег Кутузов и Олег Мамонтов. Особенно знаменитыми они стали после шумной постановки – «Весна в ЛЭТИ», сделанной лэтишниками и затмившей все театральные премьеры. Герой пьесы упоминал их – «И вот выходит Мамонт… Мамонт не тянет!» Но и без этой рекламы от них было глаз не отвести! Кутузов – огромный, сутулый, с повисшими ниже колен руками, слегка орангутангообразный (в хорошем смысле этого слова)… При этом еще – блестящий ученый, преподаватель ЛЭТИ, где я тогда только учился… Олег Мамонтов – полная противоположность: невысокий, даже полноватый, но компактный, очень красивый и четкий. И чувствовалась в нем колоссальная собранность, организованность – он был распасующим в игре, мотором и мозгом нескольких лучших баскетбольных команд тех лет – пока не состарился.

– Вот, – небрежно представил меня Юрок. – Тоже ваш, из ЛЭТИ.

Кутузов посмотрел на меня мрачно, словно предчувствуя уже наш встречу на экзамене… Мамонтов глянул дружески весело: