— Один мой приятель, играя в рулетку, делал ставки на номера погибших гонщиков, — опять, подобно крупье, сменил он тему, — и неплохо приподнялся. Особенно ему везло на тех, чьи обладатели разбились совсем недавно или находились при смерти.

— К чему ты это вспомнил? — по моей спине побежал холодок, как будто ветер незаметно поменял направление на противоположное.

— Смерть — неотъемлемая часть спектакля, — вконец распалил алкоголь красноречие моего друга. — Она незримо притаилась у края сцены, терпеливо, порой годами, ожидая своего выхода. Другие актёры её не любят, и зрителям она, надеюсь, всё-таки не всем по нраву. Но без неё гонки превратились бы в такую же раздутую пустышку, как футбол или олимпийские игры. Вы гоняетесь, не чтобы потешить между войнами самолюбие правителей и охолоса. А противостоите силе более древней, чем само человечество — Року! И, используя новейшие достижения науки и техники, совершенствуя правила, всё равно то и дело ему проигрываете. А кто в азартных играх в выигрыше всегда? Верно — казино! И чем больше теряют игроки — тем больше ему плывёт прибыль. Вот для чего, поведай мне, именно здесь соорудили эту чёртову трассу и никак не угомонятся с идеей проведения на ней Гран При, перекупая друг у друга, вбухивая деньги в модернизацию?!. Иногда мне кажется, Штайнвальд — что-то вроде воронки, притягивающей беды. И почему она забирает лучших?

— Откуда мне знать?!. — бросил я раздражённо.

— Смотрел фильм?.. Запамятовал, как называется… Ещё в дохристианскую эру дикими племенами устраивались состязания юношей в силе, быстроте и ловкости. И победителя приносили в жертву богам.

— Хочешь сказать, — фыркнул я, — здесь, внутри Штайнвальд-Ринга, имелся языческий жертвенник? Возможно, прямо под нами, и теперь повар на нём разделывает мясо? А трасса сама выбирает агнцев в человечьем облике и совершает ритуал? Тебе б с твоей фантазией не статьи на последних полосах, а сценарии для Голливуда писать! Я бы не принимал показанное в кино за исторический факт.

— Но что доподлинно известно и задокументировано, — не унимался Курт, — в сороковые здесь находился лагерь военнопленных. Бараки — на месте теперешнего паддока. А где Удавка, брала начало дорога к каменоломням. Представляю, как скользили утренними заморозками на подъёме колодки арестантов. Однажды двое бежали, попытавшись спрятаться и отсидеться. Но по характерным следам на снегу их укрытие быстренько вычислили.

— Из-за тех башмаков?

— Или их отсутствия. На фабрике в нашем городке тоже работали русские, кажется, с Украины. Рано утром я топал в школу, а их колонна маршировала навстречу. И подобную обувь, у кого вообще имелась, работницы все три года проносили в руках.

— Жалел их?

— Обстреливал снежками. Даже нам с приятелями, тогдашней мелюзге, пригнанные казались совсем ещё девчонками. Как-то, на вид самая младшенькая, разозлившись, запустила в меня своей деревяшкой.

— Попала?

— Ей досталось крепче. И на моих глазах, и, боюсь, ещё в лагере добавили. Больше я не кидался. Стыдно и больно вспоминать!.. Надеюсь, всё-таки с ней обошлись не как с пойманными беглецами. Между прочим, казнёнными на том самом дереве! Комендант вешал на нём заключённых, союзники повесили коменданта. А потом об него разбился Золтан Раш. И, возможно, на все эти смерти с равнодушным любопытством взирали одни и те же. Не ожидал, что у названия твоего любимчика-поворота есть второй подтекст?

— Когда ты столько успел раскопать? — оценил я его осведомлённость.

— Готовился к репортажу о «скучной гонке» — натянуто улыбнулся журналист. — Полазил в архивах, полистал материалы трибунала над местными нацистами. Надо же будет чем-то заполнить отведённые под статью полосы.

Принесли счёт. Я еле пресёк попытки друга расплатиться за нас двоих. Доля лазаньи и недопитого сока в общей сумме оказалась больше ожидаемого.

Вечерело. Солнце, погружаясь в городской смог у горизонта, напоминало яичный желток, пролитый на раскалённую сковородку.

— Пройдёмся? — предложил Курт.

Бросить я его не мог. Да и неудовлетворённое любопытство требовало выхода. И мы пологой тропой (не той, которой пришли) зашагали вниз на нарастающий шум праздника.

Прогулка

Басовые динамики, словно исполинские вантузы, нагнетали поп-искусство в подвыпивший народ. Певец андрогинной внешности сотней децибел мурлыкал что-то жутко заунывное. Публика пребывала в восторге! Если так пойдёт дальше, скоро музыка вообще не понадобится. Достаточно будет под монотонный ритм нести со сцены кое-как срифмованную околесицу, и затмишь звёзды.

— Чего наморщился? — пихнул меня в плечо повеселевший Курт, когда мы вновь смогли слышать друг друга. — Можно подумать, сам ты исключительно Моцарта потребляешь.

— Но он меня так не раздражает.

— Каким же ты станешь лет через двадцать?

— Наверно, привыкну.

— А я к твоему Джаггеру так и не привык. И, только не бей, по-моему, это волосатое создание куда лучше попадает в ноты.

— Когда-нибудь за разогрев у Роллинг Стоунз будут давать Нобелевку, — зло отшутился я, понимая, что наши взгляды на прекрасное разнятся так же, как и меню.

— Ты намертво застрял в своих шестидесятых. Акстись! Пятнадцать лет прошло. И мир — разуй глаза! — вовсе не стал хуже! Он, в отличие от тебя, любит новизну. Ты книги читаешь? В кино что последний раз смотрел? — его допрос всё больше напоминал недавний в пресс-центре.

— Уже не помню, когда там был. Да и незачем. Все эти бодибилдеры, воинственные герои меча и магии… Человечество будто загодя готовится к той самой Четвёртой Мировой, которая будет вестись дубинками и каменными топорами.

— Магию забыл.

— Если в нашей реальности уже присутствуют призраки, то почему бы и нет…

Удалившись от концертной площадки, мы попали в царство доступного питания. Возле урны курил потный мулат в мешковатом пятнистом костюме с откинутой рогатой головой-капюшоном, пониже живота болталось грязное розовое вымя. Аромат жареных сосисок мешался с запахом мочи из ближайших кустов. А длиннющая очередь в аквариумоподобное зданьице под буквой «М» не давала надежды дотерпеть.

— Займи-ка, — попросил Курт, пристроив меня в другую — за сосисками. Там же разливали пенные напитки из латунных краников. — Грех, побывав на празднике, не испробовать национальную кухню под свежее пивко. Я мигом, — скользнул он глазами по кустам и, вручив мне кобуру и треногу, нарочито неторопливо заковылял прочь.

Я отвернулся, упёршись глазами в широкую спину с цифрами «31». Многие из местных, небось, простодушно полагают: раз Лайквуд — Фриц, значит он их земляк. Или вообще не задумываются, сейчас не до того. У них Октоберфест! Может, половина этих оболтусов, потягивая алкоголь, только и ждёт, когда один из нас покалечится или убьётся?.. И если дождётся — праздник удался! Будет, что обсудить за той же выпивкой, с фальшивым сочувствием качая затуманенными головами.

Очередь к дымящимся лоткам