— Голубчик, а вы за кем, собственно, очередь занимали? — как он, не дожидаясь вопроса, зло и горячо рявкнет:

— Тебя, придурка, не спросил! — и отступишь, пораженный, а все потому что его, Валеру, достало это дерьмо вокруг, понимать же надо.

Так аккуратный Викин ротик со следами контурного карандаша, но уже без намека на помаду после выпитого и съеденного и остался полуоткрытым, сперва от желания высказаться, а после от обиды и удивления, потому что грозный Валерин рот выдохнул однозначно и убедительно, «с посылом», как это называется у дрессировщиков собак:

— А ну пошла отсюда!

Алик не услышал, он в этот момент что-то говорил, низко опустив голову к столешнице. Алик никак не мог услышать, а Валера говорил негромко, при таком посыле уровень звука не важен.

И все пошли по делам: Вика стала собираться домой, Валера обратно к столу, Алик за другой бутылкой, ведь кто-то должен идти за новой бутылкой.

На следующий день Вика жаловалась по телефону своей подруге Светке. Света девушка умная-разумная, но не в том плане, как Алла, жена Алика. Случается, что умные женщины не похожи, ведь и брюнетки не все схожи между собой, более того, и блондинки порой различаются.

На Аллу посмотришь, проникнешься ее серьезным сдержанным обликом и далее без слов понимаешь, что эта женщина наверняка знает, что и как. Света знала, что и почем, и на ее круглом лице с крупным ртом, крупным носом и большими серыми глазами серьезность поселялась лишь в редких случаях. Например, при решении судьбоносной проблемы, какую краску для волос выбрать перед походом в жилконтору: «дикий баклажан» или «пьяную вишню». Она любила покричать на подругу Вику, потому что больше кричать было не на кого, но и Вика в долгу не оставалась. А еще Светка излучала твердую, несколько тяжеловесную уверенность в завтрашнем дне и, будучи в свои двадцать пять не замужем, почти не переживала по сему поводу. Во всяком случае, судьба подруги беспокоила ее сильнее, чем собственная. Действительно — разумная девушка.

Вика изложила недавние события, закончив речь неожиданно точным замечанием:

— Если бы я три часа трендела на кухне, что всё вокруг дерьмо, меня сочли бы занудой, а когда то же самое проделывает этот козел, восхищаются его брутальностью.

Свету резануло незнакомое слово. Неприятно, что и говорить, когда старая добрая подруга ни с того ни с сего начинает употреблять непонятные слова, явно чужие, как шмотки из «секонд-хенда» с антибактериальной отдушкой. Но ответ выдала резонный, по делу как есть:

— Что ж ты, дурында, не нашлась? Не сказала, что сама можешь находиться на чужой — заметь, чужой — кухне с таким же правом?

— Но он же был пьян в задницу! — деликатно возразила Викуся.

— А почему надо делать скидку на пьянство? — трезво возразила подруга и безо всякого перехода, как это случается у барышень, предложила немедленно встретиться и отправиться в церковь, потому что ей приснилась покойная бабушка: необходимо как можно скорей поставить свечку и подать записку «О упокоении». Вика согласилась, идея выглядела завлекательно: она и сама может поставить свечку. Попросит об исполнении желаний — вдруг подействует?

— Благоверный! — позвала мужа Леся. Она энергично помешивала в пятилитровой кастрюле ароматное варево, поварешка норовила увязнуть, и потому настроена была Леся не в меру решительно.

— Иду, благоверная, — отозвался Володя и протиснулся в кухню наполовину.

— Ты знаешь, я не ханжа. Я вообще кроткая терпимая гражданка.

— Знаю-знаю! — Володя ненадолго задумался. — Это ты про Алика с Викусей? Ну подумаешь, загулял джигит, что ж теперь… Женская доля, она, вишь, такая. Что же мне его с подругой и в дом не пригласить, если ты с женой знакома, — пошел в наступление Володя.

— В лапшу тмин положить? Рискнем?

— С ума ты спрыгнула? Какой тмин, к свиням собачьим! Шкварок нажарь, раз мяса нет! Так что про Алика с Викой-то?

— А что такого, эстонцы всё с тмином едят. Да я про этого самого Валеру. Чтобы этого охряпка ты больше в семейный дом не приводил ни под каким соусом! Хотя бы и водочным! Чтобы ноги его здесь больше не было! Чтобы я никогда ни единым глазом про него не слышала! — распалялась кроткая жена, путая фигуры речи.

— О господи, благоверная, как ты меня напугала, я уж думал, ты про Вику! Вроде как закоснела в супружеской однобокости. Да с легкостью и удовольствием! Он действительно мутный, этот Валера.

— Пошел прочь, Чубайс! — закричала Леся рыжему коту, вспрыгнувшему на стол и умильно сощурившемуся на кастрюлю. — Он не мутный, он Каин.

— Он — что? — изумился Володя, подхватывая кота на руки; кот вырывался, демонстрируя оскорбленную невинность.

— Остатки печенки ему, скотине, скормила, даже тебе не оставила, а еще к лапше подбирается, как есть Чубайс. Каин он!

— Кто — Чубайс? — дурашливо переспросил опора и надежа, деликатно почесывая кота под горлышком.

Множество рыжих котов носило эту кличку, утверждая популярность современного рыжего политика и любовь народа к симпатичным аферистам. Хотя политик аферистом мог и не быть, этим качеством его выделяла общественная провокационная любовь.

— Валера твой — Каин! Чтоб тебе всю жизнь лапшу с тмином есть, если еще хоть раз его приведешь!

— Это аргумент, это серьезно. Благоверная, я пошел вычеркивать его имя из списков живущих. Ну хоть лука пожарь, если шкварок нет. Тряхни состраданием. Все, удаляюсь! Царствуй!

Весело закатился дверной замок: запах лапши привлек очередных гостей.

Служба шла давно, и Вика чувствовала себя неуютно. Когда они только входили в храм, Света перекрестилась перед дверями, а Вика захотела повторить ее жест и не смогла, так неловко, стыдно ей сделалось, будто наблюдает за ней некто недоброжелательный. Еще тогда она решила, что ничего не получится. Может, она одержима бесами? Но тогда было бы жутко, а не скучно. Вообще-то сейчас в церковь многие стали ходить, модно даже. Говорят, в Пасху на Крестный ход тьма народа собирается.

Старухи косились на Вику неодобрительно, когда она, не разгибая колен и цокая высокими каблуками — как ни старайся, по каменному полу бесшумно ни пройдешь, — ходила от иконы к иконе, рассматривала темные лики, сурово глядевшие мимо нее. Светка ловко зажгла свою свечу от соседней и поставила перед иконой, ничем не отличающейся, как Вике показалось, от остальных.

— Это кому икона? — зашептала Вика, и тоже получилось громко. В конце концов, надоело оглядываться на старух. Вика отошла в другой конец храма и попыталась пристроить свою свечу перед небольшим распятием — там, где было много свечей, больше, чем в каком-либо другом месте. Свеча не хотела стоять ровно. Вика боялась подпалить рукав шубки от соседних огоньков и с облегчением передоверила заботу подошедшей женщине в темном халате, очевидно, служительнице.